Этот невысокий и щуплый бородач лет сорока пяти появился перед нами в сопровождении четырех собак. Не удостоив нас взглядом, он вытащил из зубов одной из них зайца, затем быстро и ловко развел костер. За каких-нибудь пять минут он с какой-то неправдоподобной сноровкой освежевал зайца, разделал его и бросил куски мяса на небольшую сковородку.

Около так называемой палатки — она была совсем крохотная и состояла из рваных лоскутьев — на ветке оливкового дерева едва защищенный от солнца висел небольшой, литра на три, бурдюк из козьей кожи, наполненный спиртным. Что ж, живя в таких условиях, недолго и запить, подумал я. Недели через две страсть этого охотника к пьянству привела к трагедии: он был раздавлен полицейской автомашиной, когда, упившись до положения риз, валялся на шоссе...

Проехав 320 километров, мы наконец прибыли к гостинице у бензоколонки, где вдоволь напились кофе. По местным представлениям, такая далекая поездка не более чем небольшая послеобеденная прогулка!

Что касается пресловутых "моральных норм", то их строжайшего соблюдения здесь, как, впрочем, и в Германии, требовали прежде всего от рядовых "маленьких людей", и полицейские были рады любому случаю пустить в ход свои дубинки. Я это сам наблюдал из окон моего номера на четвертом этаже, ибо прямо подо мной, во дворе, располагался полицейский участок с несколькими камерами. Часто уже на рассвете раздавались крики людей, избиваемых в камерах. Не раз я просыпался от этих криков. Иногда по утрам полицейские загоняли задержанных во двор и привязывали их к прислоненным к стене стремянкам. В этом положении арестованные проводили мучительные часы под жгучим солнцем. Пить им не давали. Если, не выдержав этой пытки зноем, они издавали стон, их нещадно стегали кожаным хлыстом...

В разговорах с богатыми коммерсантами я узнавал о практикуемых здесь "деловых методах", которые в Европе, вероятно, повергли бы в смущение даже самых прожженных жуликов. При крупных государственных заказах на импортные товары ловким оптовикам удавалось сбывать полуфабрикаты или некомплектные товары как готовые изделия и получать за них соответствующую цену. Так, в Аргентину ввозились автомобили без запасных колес, танки без гусениц, станки без приводных электромоторов. Импортер наживался вторично, получая дополнительные заказы на недостающие части, и, разумеется, делил выручку с правительственными чиновниками, ведавшими этими операциями.

Некоторое время Гизела и я старались не замечать постигавшие нас крупные и мелкие разочарования, но постепенно все это стало просто невтерпеж, и мы решили обстоятельно и всесторонне обдумать положение, в котором очутились.

В кругах немцев-эмигрантов хорошо запомнили мои неоднократные высказывания о бессмысленности обеих мировых войн. Не скажу, что я был открыто отвергнут ими или предан остракизму, но их желание и готовность помогать мне заметно ослабели. Всего приходилось ждать, ждать долго и унизительно. Вдобавок все трудности и неудачи осложнялись плохим знанием испанского языка.

И когда в правительственной резиденции я вел переговоры с каким-нибудь секретарем или уполномоченным автомобильного клуба, то не мог избавиться от ощущения какого-то бесконечного топтания на месте. Никакой твердой договоренности, одни пустые посулы. Никаких ясных решений — сплошная расплывчатость, тончайший песок, сеющийся сквозь пальцы.

"Приходите еще раз, продолжим разговор, поможем!"

Я приходил снова и снова, и все повторялось сначала:

"Послезавтра или через несколько дней — быть может, уже на следующей неделе, то есть в будущем месяце мы пример решение. Patienta34, сударь мой, наберитесь patienta, и все будет так, как вы хотите!"

Эти нескончаемые призывы к терпению, безусловно, превосходили мою способность терпеть. Но я хотел добиться своего и не сдавался.

Вскоре моя жена стала проявлять первые признаки недовольства и протеста, перешедшие позже в какую-то апатию. Дело приняло серьезный оборот, я не мог не видеть ее удрученности и наконец вызвал ее на откровенный разговор.

"Не будем обманывать друг друга, Манфред, — сказала она. — Мы ошиблись, просчитались. Давай вернемся домой. Уж лучше я стану прачкой в Германии, чем буду раскатывать здесь в автомобилях. Этот город страшен, а вся эта серая страна и ее люди еще страшнее!"

Гизела права, подумал я, но капитулировать я не могу. Ведь устроились же здесь другие, значит, устроимся и мы. Только не падать духом.

"Если ты любишь меня, уедем домой", — то и дело повторяла жена.

И наконец решение созрело: уехать, вернуться в Германию, вернуться к жизни, от которой мы бежали. Но как, зачем? Искать в Германии "новое начало"? На какие средства жить там? Теперь мы даже не могли оплатить обратный проезд на пароходе или в самолете. Мне нужна была помощь, и я не знал, у кого просить ее.

Я подумал о Джеймсе Льюине, но не представлял себе, как его разыскать. Наши друзья в Германии, так же как и мы, не имели валюты. Супруги Караччиола? Я не решался обратиться к ним: ни Рудольф, ни Алиса не поняли бы, почему я так быстро спасовал перед трудностями и хочу вернуться в Германию. В общем, я не знал, что мне предпринять.

И вдруг я вспомнил: Цент! Руди Цент — вот кто поможет мне, больше того — поймет меня. Кроме того, он был достаточно богат.

Я договорился с Гизелой о шестидневном молчании на эту тему. Каждый из нас должен был хорошенько обо всем подумать, взвесить все, что говорило "за" или "против" этого решающего для нас шага. То были нелегкие дни, но все-таки они увенчались долгим и обстоятельным разговором, приведшим нас к единственно возможному выводу: покинуть Аргентину! Последствия этого решения были для нас неудобны, неприятны, гнетущи, жестоки! Но с этим приходилось заранее смириться.