В пространном письме к Руди Центу я описал ему наше положение и просил о кредите на обратный проезд. Через несколько дней я получил из Ливерпуля ответ и денежный перевод для проезда на теплоходе.

В феврале 1950 года, полные смятения, мы пустились в обратный путь на борту шведского грузового судна с несколькими пассажирскими каютами. Три недели, проведенные на этом вполне современном теплоходе, обернулись для меня тяжелым испытательным сроком. Я много размышлял о своей жизни. Ведь до этого момента я никогда не шел на попятный. А вот теперь это случилось, и мною овладело чувство неуверенности в себе. Я никогда не уклонялся от своего пути, не поддавался мелочным сомнениям и вдруг оказался в тупике. Мне во что бы то ни стало нужно было вновь обрести прежнюю твердость характера и решимость. Быть может, скорее всего это удастся за рулем гоночной машины, думал я. Так или иначе, я должен был восстановить свою спортивную форму. Поэтому с первого же дня нашего морского переезда Гизела и я приступили к тренировке. Нам приходилось бороться с немалыми соблазнами: лакомыми блюдами шведской кухни и отличными напитками, пренебрегать которыми было просто очень трудно. Но мы хотели достигнуть своей цели и оставались непреклонными: отказались от половины положенного нам рациона пищи, из жидкого выбрали только чай, и то не более двух чашек в сутки. Наше морское путешествие через экватор должно было продлиться двадцать три дня. За это время я решил похудеть на шесть килограммов. Хотелось доказать самому себе свою способность проявить волю и не отступаться от задуманного. Среди наших попутчиков была группа французских прыгунов с трамплина. Вместе с ними мы стали заниматься на палубе гимнастикой. Несмотря на тропический зной, мы ежедневно тренировались не меньше двух часов. За гимнастикой следовал час плавания в бассейне, наполненном едкой от соли морской водой. После каждой трапезы я надевал три толстых пуловера и совершал 45-минутную прогулку по различным палубам. Весь день проходил по железному распорядку. Намеченный режим соблюдался неукоснительно и без малейших отступлений. Я очень ясно понимал, что для преодоления любых ожидавших меня неурядиц и препятствий мне, безусловно, понадобятся полноценные физические силы.

Но описание нашей поездки было бы неполным без упоминания о нашем умном и прозорливом шведском капитане Иогансене, человеке могучего телосложения. Его жизненный опыт подтверждал многие мои предположения. Уже тогда он предсказывал скорое окончание эпохи колониализма, ибо внимательно следил за национальным подъемом цветных народов и не сомневался в победоносном исходе их освободительной борьбы. "Господство белых над черными подходит к своему концу, — не раз говорил нам этот великан. — Если мы хотим остаться в первой шеренге народов мира, нам необходимо усвоить новую мораль". Он вдохновенно мечтал об истинно гуманных идеях, способных видоизменить весь мир и заставить умолкнуть оголтелых крикунов, призывающих к новой войне. Когда после многочасовых бесед с нашим капитаном мы выходили из его каюты, я ощущал какое-то просветление и чувствовал себя крепче телом и душой...

15 марта 1950 года, после этого замечательного путешествия, наше судно ошвартовалось в гамбургском порту. Не скрою — я с радостью ступил на землю родины, хотя, как уже сказано, в Аргентине я утратил уверенность в себе и теперь, в сущности, оказался на той же точке, от которой недавно оттолкнулся.

На мюнхенском вокзале меня встретили старые друзья и несколько журналистов, и я вдруг показался себе каким-то беглецом, которого поймали и, простивши, доброжелательно ведут в его старый немецкий дом.

Пресса уделила довольно большое место моей зарубежной "экскурсии". Все-таки после войны из всех видных представителей немецкого спорта я оказался первым, кто отправился за границу, чтобы представлять там германский флаг. Но тем сильнее было разочарование общественности — ведь в Аргентине я ни разу не принял старт. Поэтому я счел уместным устроить пресс-конференцию и разъяснить скрытые причины моего отказа участвовать в гонках под Буэнос-Айресом. За добрым мюнхенским пивом и вареной телячьей колбасой я рассказал журналистам о моих приключениях в Южной Америке. В ходе беседы мне пришлось с грустью отметить, что среди тамошних немцев все еще силен националистический взгляд на мир, что они все еще считают Германию пупом земли, а аргентинцев — людьми, только что перекочевавшими из двенадцатого века в тринадцатый. Из Аргентины я вывез немало неприятных впечатлений, но на моей пресс-конференции я защищал эту страну и ее людей с внутренним подъемом, удивившим меня самого... Итак, я снова приехал в ту Германию, которую постепенно начинал ненавидеть.

Прощание с рулем

Вскоре после моего возвращения произошло следующее: однажды у нашей садовой калитки позвонил человек, заявивший, что знает меня с той поры, когда я участвовал в мотоциклетных гонках. Его лицо показалось мне знакомым, и я спросил, зачем он пришел. Тогда он выложил на стол листовку, озаглавленную: "Стокгольмское воззвание".

Я внимательно прочитал весь текст:

"Мы требуем безусловно запретить атомное оружие, как оружие агрессии и массового уничтожения людей, и установить строгий международный контроль за исполнением этого решения.

Мы будем считать военным преступником то правительство, которое первое применит атомное оружие против какой-либо страны.

Мы призываем всех людей доброй воли во всем мире подписаться под этим воззванием.

Стокгольм, 19 марта 1950 года"

Линия, отмеченная пунктиром, обозначала место, где я должен был подписаться.

Я вспомнил дым над Берлином, развалины домов, бомбоубежища, полные дрожащих от страха детей.

Не колеблясь ни секунды и глубоко убежденный в справедливости этого документа, я подписал его. То же сделала и моя жена.

Судя по всему, вскоре об этом сообщила какая-то газета. И каково же было мое удивление, когда через несколько дней меня остановил на улице сосед, обычно едва замечавший меня.

"Вы что — примкнули к красным?"

Я его не понял и вежливо ответил вопросом:

"Простите, что вы имеете в виду?"

Тогда он высказался более определенно. Вот ведь сюрприз, подумал я. Впервые в жизни меня ставят в один ряд с "красными", даже отождествляют с ними. Нетрудно понять, что для Манфреда фон Браухича, внесенного в "Железную книгу германского дворянства истинно немецкого духа", это было своего рода событием. Но туповатый и наглый тон моего соседа был мне противен, и — теперь уже не слишком вежливо — я спросил его:

"А разве вам хочется, чтобы завтра над Штарнбергским озером взорвалась атомная бомба?"

"В этих делах вам ничего не изменить, а коммунистам и подавно. Но жаль, что вы попались на эту пропагандистскую удочку".

Сперва мне захотелось просто пойти дальше, но я пересилил себя и сказал: "Предположим, что это воззвание написано коммунистами, что они распространяют его, ходят из дома в дом и собирают подписи. Но ведь делают они это не для того, чтобы с помощью этих подписей одержать победу на каких-нибудь выборах или заработать деньги. Этим воззванием они преследуют абсолютно гуманную цель. По крайней мере я так думаю".