Стихотворения
вернуться

Языков Николай Михайлович
Шрифт:

РОМАНС

"Угрюм стоит дремучий лес,"

Угрюм стоит дремучий лес, Чернея при луне. Несется витязь по лесу На резвом скакуне. Одет в железо молодец; С ним верный меч и щит. Он к девице-красавице В объятия спешит. Глаза у ней, как звездочки, Уста у ней, как мед, И — речи, речи сладкие, Как соловей, поет. И ждет она задумчиво Милого, и грустит. Гудит дорога звонкая Под топотом копыт. Угрюм стоит дремучий лес; Не дрогнет сонный лист. Несется витязь по лесу — И вдруг он слышит свист. Чего бояться молодцу? С ним меч его и щит, И сила богатырская Ему не изменит. "Ты, знать, дружок, не пробовал Встречать меня в бою! Так выдь! Тебе немедленно Я череп раскрою! Не струшу я, кто б ни был ты — Хоть сам рогатый бес!" Несется витязь по лесу; Вот он проехал лес. И выехал он на поле — И полем поскакал, И пусто поле чистое… А свист не перестал! За молодцом он гонится, Такой же, как в лесу: Не горячись ты, молодец! Свист… у тебя в носу.

С. П. ШЕВЫРЕВУ

"Тебе хвала, и честь, и слава!"

Тебе хвала, и честь, и слава! В твоих беседах ожила Святая Русь — и величава И православна, как была, В них самобытная, родная Заговорила старина, Нас к новой жизни подымая От унижения и сна! Ты добросовестно и смело И чистой, пламенной душой Сознал свое святое дело, И возбужденная тобой, Красноречиво рукоплещет Тебе великая Москва! Так пусть же на тебя клевещет Мирская, глупая молва! Твои враги… они чужбине Отцами проданы с пелен; Русь неугодна их гордыне, Им чужд и дик родной закон; Родной язык им непонятен, Им безответна и смешна Своя земля, их ум развратен, И совесть их прокажена. Так их не слушай — будь спокоен И не смущайся их молвой, Науки жрец и правды воин! Благословится подвиг твой: Уже он много дум свободных, И много чувств, и много сил Святых, родных, своенародных, Восстановил и укрепил.

САМПСОН

(А. С. Хомякову)

На праздник стеклися в божницу Дагона Народ и князья филистимской земли, Себе на потеху — они и Сампсона В оковах туда привели, И шумно ликуют. Душа в нем уныла, Он думает думу: давно ли жила, Кипела в нем дивная, страшная сила Израиля честь и хвала! Давно ли, дрожа и бледнея, толпами Враги перед ним повертались во прах, И львиную пасть раздирал он руками, Ворота носил на плечах! Его соблазнили Далиды прекрасной Коварные ласки, сверканье очей, И пышное лоно, и звук любострастной Пленительных, женских речей; В объятиях неги его усыпила Далида и кудри остригла, ему: Зане в них была его дивная сила, Какой не дано никому! И бога забыл он, и падшего взяли Сампсона враги, и лишился очей, И грозные руки ему заковали В медяную тяжесть цепей. Жестоко поруган и презрен, томился В темнице, и мельницу двигал Сампсон; Но выросли кудри его, — но смирился, И богу покаялся он. На праздник Дагона его из темницы Враги привели, — и потеха он им! И старый, и малый, и жены-блудницы Ликуя, смеются над ним. Безумные! бросьте свое ликованье! Не смейтесь, смотрите, душа в нем кипит: Несносно ему от врагов поруганье, Он гибельно вам отомстит! Незрячие очи он к небу возводит, И зыблется грудь его, гневом полна; Он слышит: бывалая сила в нем бродит, Могучи его рамена. "О, дай мне погибнуть с моими врагами! Внемли, о мой боже, последней мольбе Сампсона!" — И крепко схватил он руками Столбы и позвал их к себе. И вдруг оглянулись враги на Сампсона, И страхом и трепетом обдало их, И пала божница… и праздник Дагона Под грудой развалин утих…

СТИХИ НА ОБЪЯВЛЕНИЕ ПАМЯТНИКА ИСТОРИОГРАФУ Н.М. КАРАМЗИНУ

(Посвящаются А. И. Тургеневу)

Он памятник себе воздвиг чудесный, вечный, Достойный праведных похвал, И краше, чем кумир иль столб каменосечный, И тверже, чем литой металл! Тот славный памятник, отчизну украшая. О нем потомству говорит И будет говорить, покуда Русь святая Самой себе не изменит! Покуда внятны ей родимые преданья Давно скончавшихся веков Про светлые дела, про лютые страданья, Про жизнь и веру праотцов; Покуда наш язык, могучий и прекрасной, Их вещий, их заветный глас, Певучий и живой, звучит нам сладкогласно, И есть отечество у нас! Любя отечество душою просвещенной, И славу русскую любя, Труду высокому обрек он неизменно Все дни свои, всего себя; И полон им одним и с ним позабывая Призыв блистательных честей, И множество сует, какими жизнь мирская Манит к себе, влечет людей В свои объятия, и силу, и отвагу, И жажду чистого труда, И пылкую любовь к отечеству и благу, Мертвит и душит навсегда, В тиши работал он, почтенный собеседник Простосердечной старины, И ей сочувствуя, и правды проповедник, И не наемник новизны! Сказанья праотцов судил он нелукаво, Он прямодушно понимал Родную нашу Русь, — и совершил со славой Великий подвиг: написал Для нас он книгу книг: — и ясною картиной В ней обновилась старина. Вот первые князья с варяжскою дружиной, И веют наши знамена У цареградских стен! Вот Русь преображает Владимир — солнце древних лет, И с киевских высот ей царственно сияет Креста животворящий свет! Вот Ярослав, вот век усобицы кровавой, Раздор и трата бодрых сил; Вот благодушные и смелые Мстиславы, И Мономах, и Даниил! Вот страшный божий гнев: по всей земле тревога И шумны полчища татар; Им степь широкая, как тесная дорога; Везде война, везде пожар, И русские князья с поникшими главами Идут в безбожную орду! Вот рыцарство меча с железными полками И их побоище на льду; Великий Новгород с своею бурной волей, И Псков, Новугороду брат; Москва, святитель Петр, и Куликово поле; Вот уничтоженный Ахмат; Великий Иоанн, всей Руси повелитель, — И вот наш Грозный, внук его, Трех мусульманских царств счастливый покоритель — И кровопийца своего! Неслыханный тиран, мучитель непреклонный, Природы ужас и позор! В Москве за казнью казнь; у плахи беззаконной Весь день мясничает топор. По земским городам толпа кромешных бродит, Нося грабеж, губя людей, И бешено-свиреп, сам царь ее предводит, Глава усердных палачей! И ты, в страданиях смертельных цепенея, Ты все кровавые дела, Весь дикий произвол державного злодея, Спокойно ты перенесла, Святая Русь! Но суд истории свободно Свой приговор ему изрек; Царя мучителя oн проклял всенародно Из рода в род, из века в век! Вот сын тирана, — царь-смиренник молчаливой. Молитва, пост и тишина, И отдохнул народ под властью незлобивой, И царству слава отдана. Правитель Годунов; вот сам он на престоле; Но тень из гроба восстает И гибнет царь Борис: его не любит боле, Его не хочет свой народ! Бродяга царствует, воспитанник латинства, Он презирает наш закон, В Кремле он поселил соблазны и бесчинства Ночных скаканий шум и звон, И песни буйные, и струнное гуденье… Но чу! Набат и грозен крик! И бурно в Кремль идет народное волненье… Долой венчанный еретик! Вот Шуйский, мятежи — и самозванец новый, Клеврет строптивых поляков; Вот Михаил Скопин и братья Ляпуновы! Вот сотня доблих чернецов, Противу тьмы врагов громовая твердыня. В Москве знамена короля… В плену священный Кремль… поругана святыня. Мужайся, Русская земля! Великий подвиг свой он совершил со славой! О! сколько дум рождает в нас, И задушевных дум, текущий величаво Его пленительный рассказ, И ясный и живой, как волны голубые, Реки, царицы русских вод, Между холмов и гор, откуда он впервые Увидел солнечный восход! Он будит в нас огонь прекрасный и высокий, Огонь чистейший и святой, Уме недвижный в нас, заглохший в нас глубоко От жизни блудной и пустой, Любовь к своей земле. Нас, преданных чужбине, Красноречиво учит он Не рабствовать ее презрительной гордыне, Хранить в душе родной закон, Надежно уважать свои родные силы, Спасенья чаять только в них, В себе, — и не плевать на честные могилы Могучих прадедов своих! Бессмертен Карамзин! Его бытописанья Не позабудет русский мир, И памяти о нем не нужны струн бряцанья. Не нужен камень иль кумир: Она без них крепка в отчизне просвещенной… Но слава времени, когда И мирный гражданин, подвижник незабвенной На поле книжного труда, Венчанный славою, и гордый воевода, Герой счастливый на войне. Стоят торжественно перед лицом народа Уже на ровной вышине!

В. Н. АННЕНКОВОЙ

"Мне мил прелестный ваш подарок,"

Мне мил прелестный ваш подарок, Мне мил любезный ваш вопрос! В те дни, как меж лилей и роз, Раскидист, свеж, блестящ и ярок. Цветок веселого житья, Я полон жизни красовался, И здесь в Москве доразвивался И довоспитывался, — я, В те дни, златые дни, быть может, И стоил этих двух венков: А ныне… я уж не таков. Увы! Болезнь крутит и ежит Меня, и ест меня тоска; А вы и ныне благосклонны К тому, чьи песни самозвонны Давно молчат, чья жизнь горька, Кого давно уж, как поэта, И не приветствует никто! Лишь вы теперь, — и вам за то Моя хвала и многи лета! И много, много дай бог вам Созданий стройных, сладкогласных, Прекрасных дум, стихов прекрасных, Таких всегда, какие нам Вы так пленительно дарите; Да будут вечно, как они, Счастливы, ясны ваши дни, И долго, долго вы цветите!

ЗЕМЛЕТРЯСЕНЬЕ

Всевышний граду Константина Землетрясенье посылал, И геллеспонтская пучина, И берег с грудой гор и скал Дрожали, — и царей палаты, И храм, и цирк, и гипподром, И стен градских верхи зубчаты, И все поморие кругом. По всей пространной Византии, В отверстых храмах, богу сил Обильно пелися литии, И дым молитвенных кадил Клубился; люди, страхом полны, Текли перед Христов олтарь: Сенат, синклит, народа волны И сам благочестивый царь. Вотще! Их вопли и моленья Господь во гневе отвергал, И гул и гром землетрясенья Не умолкал, не умолкал. Тогда невидимая сила С небес на землю низошла, И быстро отрока схватила, И выше облак унесла: И внял он горнему глаголу Небесных ликов: свят, свят, свят! И песню ту принес он долу, Священным трепетом объят, И церковь те слова святыя В свою молитву приняла, И той молитвой Византия Себя от гибели спасла. Так ты, поэт, в годину страха И колебания земли, Носись душой превыше праха, И ликам ангельским внемли, И приноси дрожащим людям Молитвы с горней вышины, Да в сердце примем их и будем Мы нашей верой спасены.

ЭЛЕГИЯ

"Есть много всяких мук — и много я их знаю;"

Есть много всяких мук — и много я их знаю; Но изо всех из них одну я почитаю Всех горшею: она является тогда К тебе, как жаждою заветного труда Ты полон и готов свою мечту иль думу Осуществить; к тебе, без крику и без шуму Та мука входит в дверь — и вот с тобой рядком Она сидит! Таков был у меня, в моем Унылом странствии в чужбине, собеседник, Поэт несноснейший, поэт и надоедник Неутомимейший! Бывало, ни Борей Суровый, и ни Феб, огнем своих лучей Мертвящий всякий злак, ни град, как он ни крупен, Ни снег и дождь — ничто неймет его: доступен И люб всегда ему смиренный мой приют. Он все препобедит: и вот он тут как тут, Со мной сидит и мне радушно поверяет Свои мечты — и мне стихи провозглашает, Свои стихи, меня вгоняя в жар и в страх: Он кучу их принес в карманах, и в руках, И в шляпе. Это все плоды его сомнений, Да разобманутых надежд и впечатлений, Летучей младости таинственный запас! А сам он неуклюж, и рыж, и долговяз, И немец, и тяжел, как оный камень дикой, Его же лишь Тидид, муж крепости великой Поднять и потрясти, и устремить возмог В свирепого врага… таков-то был жесток Томитель мой! И спас меня от этой муки Лишь седовласый врач, герой своей науки, Венчанный славою, восстановитель мой — И тут он спас меня, гонимого судьбой.

К ***

"Сияет яркая полночная луна"

Сияет яркая полночная луна На небе голубом; и сон и тишина Лелеет и хранит мое уединенье. Люблю я этот час, когда воображенье Влечет меня в тот край, где светлый мир наук, Привольное житье и чаш веселый стук, Свободные труды, разгульные забавы И пылкие умы и рыцарские нравы… Ах молодость моя, зачем она прошла! И ты, которая мне ангелом была Надежд возвышенных, которая любила Мои стихи; она, прибежище и сила И первых нежных чувств и первых смелых дум, Томивших сердце мне и волновавших ум, Она — ее уж нет, любви моей прекрасной! Но помню я тот взор, и сладостный и ясной, Каким всего меня проникнула она: Он безмятежен был, как неба глубина, Светло-спокойная, исполненная бога — И грудь мою тогда не жаркая тревога Земных надежд, земных желаний потрясла; Нет, гармонической тогда она была, И были чувства в ней высокие, святые, Каким доступны мы, когда в часы ночные. Задумчиво глядим на звездные поля: Тогда бесстрастны мы и нам чужда земля, На мысль о небесах примененная нами! О, как бы я желал бессмертными стихами Воспеть ее, красу счастливых дней моих! О, как бы я желал, хотя б единый стих Потомству передать ее животворящий, Чтоб был он тверд и чист, торжественно звучащий — И словно блеском дня и солнечных лучей, Играл бы славою и радостью о ней.