Произошедшее полностью завладело моими чувствами, я допускал уже любые чудеса и, пробравшись к спальне, даже не заметил, а скорее угадал за портьерой чьё-то присутствие.

У порога босая, в ночной рубашке без рукавов, с охапкой каких-то лютиков, сидела на корточках замёрзшая Трудхен.

– …мама говорит, что цветы создают атмосферу уюта, – полуночница опережая меня проскользнула в комнату. Букет в её руках не только не был мокрым, а скорее страдал от отсутствия влаги. Видимо девочка собрала его ещё до дождя.

– И ты всё это время ждала здесь на холоде?!

– Очень надо, – она опустила цветы в кувшин с питьевой водой и скептически оглядела спальню. – Какой ты свинарник развёл.

– Я провожу тебя, уже поздно, – вынув из ящика ключ от пояса я повернулся к двери, но Трудхен проигнорировала приглашение, забравшись с ногами в кресло.

– Зачем тебе ключ?

– Для работы. Пойдём, простудишься…

– Для какой?

– Трудхен, сейчас не время для вопросов. Я очень спешу, а тебе давно пора на горшок и спать.

– Сам отправляйся на горшок! – Трудхен взвилась как отпущенная пружина. – А-то потом запаришься, когда старая дура застегнёт на тебе эту блестящую гадость! Размерчик как раз твой!

Если Трудхен злилась, то становилась по-настоящему грубой и всё её деревенское «воспитание» вылезало на поверхность. Впрочем, я первый начал про «горшок», однако девочка продолжила. Она выхватила у меня ключ и отбежала к окну, по счастью закрытому.

– Сейчас же отдай! – в ответ перед моим носом возник маленький сердитый кукиш.

Мы носились вокруг стола, спотыкаясь о разбросанные здесь и там ботинки, книги… Трудхен раскраснелась, я должно быть тоже, так как далеко не сразу смог загнать шуструю девчонку в угол.

– Ты не пой-йдёшь к ней! Не пой-йдёшь… – не смотря на субтильность, Трудхен боролась отчаянно, тяжело дыша мне в лицо, но не сдаваясь и не выпуская своего трофея. Мне с трудом удалось повалить её животом на край кровати и, заломив руку, разжать мокрые горячие пальцы. Наверное, я сделал малышке больно и, глядя на её тоненькие плечи, на худенькую, торчащую из-под задравшейся ситцевой рубашки попку, мне стало невыносимо жаль девчушку.

– Ты сама этого хотела, – я одёрнул ночнушку и протянул девочке мизинец, – Давай мириться.

Но Трудхен оттолкнула мою руку. Наверное, она плакала больше от обиды.

– Ненавижу тебя! – схватив кувшин с цветами злюка выплеснула содержимое мне на голову и выбежала прочь, хлопнув дверью. А, я, как мог быстро высушил волосы полотенцем, переоделся и не думая больше о девочке, зажав ключ в кулаке, покинул спальный корпус.

Бешеный рёв бури уже сменился монотонными завываниями, так, что мои шаги гулко и твёрдо раздавались в полумраке галереи. Правда, когда на полу заскрипело битое стекло, спину всё же царапнуло холодком, однако я без приключений одолел остаток пути и нырнул в кромешную темень проёма, стараясь сходу (как бывало не раз) попасть ногой на деревянную скамейку, но скамейка исчезла. Сорвавшись в пустоту, я со всего маха влетел в нечто скользнувшее подо мной, увлекшее вперёд и дальше, со страшным грохотом, туда – вниз по лестнице (уже в вестибюле «нечто» оказалось старым тазом, а непосредственно в момент падения можно было подумать, что на моих башмаках выросли крылья). Так, в провинциальных театрах, низвергается в ад Дон Жуан.

Что потом? Потом, я видел склонившихся ко мне, встревоженных папашу Штера с заспанной поварихой. Один – поддерживал меня, вторая – заботливо смачивала уксусом виски. Слышал доносившиеся, будто со стороны, вопросы: «…откуда тут взялся таз? …откуда взялся я?».

Таз! Я мог поклясться, что ещё каких-нибудь четверть часа назад никакого таза перед комнатой фрейлейн Ангальт не было. А откуда взялся я…

– Бог мой! Ключ! – я пошарил рукой вокруг, но ничего не нашёл. Бросившись наверх, с той скоростью на какую вообще способен человек, сейчас только съехавший со второго этажа в медной лоханке, я осмотрел все закоулки перед спальней, пядь за пядью каждую ступень лестницы, но безрезультатно.

Помню, я метался вверх и вниз, снова и снова заглядывая во все углы. Забегал к фрейлейн Ангальт. Что-то говорил ей, пытаясь уверить в чём-то. Опять выскакивал в коридор к, ползающему на карачках управляющему. И вот, вконец измученные бесплодными поисками, мы оба вошли к фрейлейн Эве.

– Был у нас специалист… – поскрёб затылок папаша Штер. – У кого замок заржавеет, или тоже, ключ потеряется… Всегда помогал. Мог любую дверь открыть обычной женской шпилькой. Правда, сейчас в тюрьме, но ему осталось не много. Месяца четыре, от силы…

– И для чего тогда вы о нём вспомнили? – сухо и даже резко спросила фрейлейн Ангальт. Она больше не краснела как гимназистка перед доктором и точка её кипения, похоже, приближалась к критической.

– Эва, а у вас найдётся… – осторожно начал я. Однако фрейлейн Ангальт не стала слушать. Схватив с туалетного столика небольшой кожаный футляр, она запустила им чуть не в самое моё лицо и мы с управляющим, сменяя друг друга, ещё с четверть часа вертели маникюрным инструментом в упрямом механизме. Но вот, лысина папаши Штера показалась над поднятыми коленями романистки.