Шрифт:
— Да поняли. Поняли…
— И нестояк еще до кучи!
— Ох, поняли… Хватит уж, а?
Общее собрание или митинг начался даже чуть раньше. Как я понимаю, собрались если и не все, то многие. Толпа жужжала, как большой рой пчел. Во всяком случае, так было слышно из нашего салона. Вместо трибуны использовали «Найденыша».
Пока мы собирались, в толще толпы началось какое-то движение — как оказалось, кому-то били морду. Но за помощью ко мне никто не обратился, так что я и не понял, что там случилось. Наверное, отголоски разборок родителей с протестантами.
На БТР залез Овчинников. Голос у дядьки поставлен хорошо, не особо надсаживаясь, командир изложил вкратце ситуацию:
— Петропавловцы и петропавловки! У нас осажденная крепость, каждый человек на счету, требуются общие усилия и потому от каждого требуется полная самоотдача. Иначе не выживем. Поэтому безделье и всякое вредительство, снижающее нашу обороноспособность, — является преступлением. Личной угрозой каждому. Перед гарнизоном ставится вопрос — выгнать трех типов, от которых пользы нет, а вред — есть? Работать не хотят, хотят власти. При этом провалили самую простую задачу — и с большими потерями. Мало того, вчера один из их компании напал на медсестру с целью изнасилования, за что и был убит. Вот эти субъекты.
На БТР поднялись двое уже виденных мной утром и друг покойного. Поднялись даже где-то спокойно. Не знаю, то ли Михайлов пообещал им всяческих чертей в случае сопротивления, то ли пока не понимают, что дело идет к концу. Раньше-то еще и не такое сходило с рук…
— Я требую, чтобы нам также дали слово! — Голос у друга покойного тоже отлично поставлен.
— Наговорились, хватит, — обрезает стоящий внизу Михайлов.
— Нет времени на дебаты. Сейчас те, кто считает, что выгонять этих дармоедов не надо, — встает сюда, за БТР. Если таковых наберется больше половины — останетесь тут. Если меньше — вам в Никольские ворота. Ну или в Иоанновские. — Овчинников спокоен как сидящий в зоомузее березовский мамонт [47] .
47
Мамонт, найденный на берегу реки Березовки (приток Колымы).
— Я требую, чтобы хоть видимость законности была соблюдена!
— Будет. И не только видимость. Мы всего-навсего выгоняем вас оттуда, где вам не нравится. Как это делали в демократических Афинах. Вы при этом не являетесь гражданами Петропавловской крепости, никаких оснований для вашего нахождения здесь нет. И по правилам, за хулиганство и неподобающее поведение сотрудники Заповедника имеют право выставить вас вон.
Тем временем из толпы выходят люди. Набирается неожиданно сотни три. Но по сравнению с остальными — это очень немного. Не половина.
Дальше правозащитник пытается что-то прокричать, но его ловко сдергивают с брони. В скором времени всех троих тащат мимо нас к воротам.
Тут происходит задержка. У ворот лежит жердь, к которой привязан упокоенный вчера Надеждой деятель.
— Покойничка захватите для достойных похорон, — удовлетворенно говорит Михайлов.
— И не вздумайте в Неву выкидывать, тут вам не Ганг, — добавляет полный мужик. Он как раз в день нашего прибытия сюда отводил женщин в тюрьму, в самое безопасное на тот момент место в крепости.
— А если мы откажемся? — нагло спрашивает один из троих остракизнутых.
— Я рассказал этому парню, что вы назвали его обезьяной. — Михайлов показывает на казаха-пулеметчика, который с непроницаемой физиономией наблюдает за всем этим сверху.
— И что? Расстреляете нас, сволочи?
— Нет. Он вам прострелит по одной ноге каждому. И если не уберетесь быстро — прострелит и другую. А потом руки. Он, знаете, неторопливый. Но меткий. Хотите попробовать?
— Оружие нам дайте!
— Уже давали. Результат известен. Ни черта вы не получите!
— Минутку! — К группе подошел тот самый здоровяк-омоновец, который Дункан.
В руках у него швабра с какой-то гнусной тряпкой. Что особенно удивляет — наиглупейшее выражение лица.
— Эта, вы покойному кем приходитесь — вдовой или вдовцом?
— Что за издевательство?!
— Никакого издевательства. Просто вам по наследству штанишки покойного причитаются. И можете швабру взять — все ж какое-никакое оружие. Глядишь, еще и станете людьми, по примеру дарвиновской обезьяны.
Правозащитник плюет нам под ноги.
— Мы вернемся! И вы еще горько пожалеете, быдло, мразь…
— Еще слово — и я тебя прострелю, — серьезно и как-то очень убедительно говорит Михайлов.
Фонтан затыкается. Трое, взяв жердь с трупом, идут в ворота. Следом проходят двое автоматчиков из службы безопасности Заповедника.
Толпа начинает расходиться. Ворота закрываются. Концерт окончен.
— Самое паршивое, что они действительно вернутся, — задумчиво говорит Михайлов.