– Пф, я приехал летом в гости к родителям в первый раз после начала учебы в Вене, увидел подружку детства, у которой с последней нашей встречи появились сиськи, и предложил погулять. Под рассказ о том, что она хранит цветок, который я ей подарил, уезжая, я и взял быка за рога, - Мана довольно ухмылялся, продолжая рисовать.

– Она хранила твой цветок?

– Ну, расставались мы неиспорченными гормональной бурей, так что все было почти романтично.

– Как ее звали?

– Пава. Павления.

– Эх, Мана, Мана!.. Имени благочестивой женщины, не посмевшей изменить супругу ты не запомнил, а какой-то девчонки, соизволившей тебе отдаться... Наверное, еще и фамилию-отчество помнишь?..

Все с той же ухмылкой Мана утвердительно кивнул, что-то подправляя на холсте.

– Помню.

– Изобразишь?

– Ну, отца ее звали Каменко - отчество сама образовывай. А так она была Павленией Депрерадович.

Я не сразу поняла, в чем дело. Даже успела ужаснуться инцесту...

– Она стала твоей женой?
– уточнила я тихо. Громко не получилось - я отчего-то ни на миг не задумалась раньше о том, что он мог быть женат.

– Да, четыре года спустя.

– Почему ты не говорил мне, что был женат?

– Потому что я был женат шесть лет всего три с гаком века назад - это ровным счетом ничего не значит теперь. И потому что не хотел такого голоса и такого взгляда твоего...

– Ну, это так неожиданно...

– Прости.

– Ты любил ее?

– Да не помню уже. Наверное. По-своему. Мы мало были вместе.

– А как она выглядела, помнишь?

– Помню, - со вздохом сказал Мана, - рослая, с тонкой талией и крупными бедрами и грудью. Русая, сероглазая. Смешливая, говорливая, - мне показалось, или голос Маны помрачнел?
– Глупая, недалекая, темная...

Я в тревоге уставилась на Ману. Он уже не с улыбкой, а с ненавистью, невидящим взором, сверлил полотно.

– Дура...

Я вскочила. Он опомнился, бросил кисть и палитру.

– Прости, - в глазах Маны читалось сожаление, - иногда память сильнее меня.

– Что она сделала?
– осторожно спросила я.

– Ничего. Ничего не сделала, слава Богу...
– Мана скривился, как от физической боли, приложил кончики пальцев к виску.
– Черт!.. Ты говоришь, что я не запомнил ту венскую даму. Она осталась в моей памяти светлым пятном первой взрослой любви. А Пава... Нет, не хочу. Ничем хорошим она не осталась. Я на балкон.

И он, как был босым и топлесс, улетел на балкон.

Какое-то время я ему дала наедине с собой. Когда он мне и об этой своей жене неожиданной расскажет, и о Субирано?.. И сколько еще скелетов скопилось в шкафу Маны за годы его жизни?.. Как всегда - одни лишь вопросы. Эх... Было так хорошо болтать с ним и дурачиться, а теперь все испорчено.

На балконе было очень холодно. Январь в этом году выдался суровым. В платье из тонкой шерсти я мгновенно промерзла. Мана курил, глядя на город. Мы с ним жили буквально на расстоянии двух остановок езды на маршрутке, кстати.

– Холодно, - сказал он, не оборачиваясь, - ты замерзнешь.

– Идем в тепло, Мана, - я положила руку на его ледяное плечо, едва удержалась,чтобы не отдернуть.
– Прости меня, я не хотела напоминать тебе о... былом, - я с трудом подобрала слово.

Да и вообще, трудно с ним...

– Ничего страшного. Твоей заслуги в этом нет, я же псих, - с иронией заметил он. Ирония не была наигранной - Мана умел быстро приходить в себя.

– Пожалуйста, не бери в голову, - я утащила вампира, швырнувшего окурок с балкона, в комнату, - я не хотела портить тебе вечер...

– Гайя, не испортишь вечер тому, у кого вся жизнь века назад наперекосяк пошла.

Я плюхнулась на диван следом за вампиром. Он схватил лежащий там плед и укутался.

– Чтобы ты из-за меня не мерзла. Я скоро согреюсь. Иди сюда.

Я умостилась на плече Маны, пытливо глядя на него снизу вверх. Он скосил на меня глаза.

– Что?

– Ты очень странный вампир, Мана.

– Я бы посмотрел, в какой маразм впадала ты, пожив с мое.

– Ты ведь умеешь чувствовать...