Вдруг, внизу, там, где, по прикидкам юноши, должна была быть столица, мелькнул крошечный огонек, словно кто-то поднес к оконцу уголек догоравшего факела. Он весь напрягся, всей душой, телом потянулся к этому свету, губы растянулись в радостной улыбке, шепча:

— Отец!

— но глаза, вместо того, чтобы тоже смеяться от нежданной радости, наполнились слезами. Ему было так больно, словно кто-то тянул из него жилы, мучая без тени сострадания.

— Хороший костер, яркий, — раздался тихий, грустный голос у него за спиной.

Повернувшись, Аль увидел брата, глядевшего, не мигая, на пламень.

— Да, — кивнул юноша, — яркий… — его это совсем не радовало. Почему-то. — Только кажется, что он — погребальный.

— Нет, — решительно качнул головой старший брат. — Мы вернемся. Мы спасем их. Этот костер — знак надежды. И нашей веры.

— В чудо?

— Пусть так. В чудо.

Некоторое время они молчали, затем Аль, вздохнув, качнул головой:

— Мне бы твою веру, брат… — потом он повернулся, собираясь уходить, но не в сторону пещеры.

— Опять будешь спать в сугробе? — сразу все поняв, спросил Аль-си.

— Да. Там спокойнее. Тише. Под этот жуткий храп я в жизни не засну.

— Ясно, — кивнул брат. Наверное, впервые за все время, он не спорил, не возражал, даже не смеялся, вкладывая презрение в каждое, даже самое безобидное слово, обращенное к Алю, а просто говорил, как обычный, нормальный человек. И юноша, видя в этом добрый знак, решился спросить:

— Почему ты так ненавидишь меня?

— Я? — искренне удивился тот, но Аль, не слыша его, продолжал:

— За что? Что я тебе сделал? Это просто потому, что я есть? Потому что я такой же наследник, как и ты? Но мне никогда не была нужна власть!

— Ты еще слишком мал, чтобы понять, о чем ты на самом деле мечтаешь, — качнув головой, со вздохом произнес старший брат.

— Значит, я прав? Все из-за власти?

— Нет. Ты ошибаешься, думая, что я ненавижу тебя. Хотя, конечно, и братской любви к тебе не испытываю.

— Ну конечно! — он и не ждал ничего подобного.

Но вообще, на душе у юноши полегчало.

— Так что если ждешь, что я перережу во сне тебе глотку, кладя конец всем твоим жизненным проблемам — напрасно, — в голосе старшего царевича проскальзывали отзвуки той шутки, на которую, одновременно успокаивавшую и пугавшую, так хотелось ответить, что Аль не выдержал:

— Во всяком случае, ты подождешь до тех пор, пока мы не минуем горы.

— Да уж, — хмыкнул Аль-си. — Не хотелось бы лишиться проводника. Даже такого бесполезного, как ты.

— От всего есть польза. Даже от снега под ногами. Отражая свет звезд, он освещает путь в ночи.

— Ага, по которому никто не идет, предпочитая в ожидании нового дня отоспаться, — он рассмеялся, однако уже через миг, закашлявшись, наклонился вперед, сгибаясь, как от жуткой боли.

— Что с тобой? — встревожился Аль.

— Не обращай внимание, — тот дышал все еще с трудом и выглядел бледнее снега, несмотря на падавшие на его лицо отблески костра.

— Ты болен? Это из-за той метели, в которую я послал тебя в первый день? — нельзя сказать, что Аля очень уж беспокоила судьба брата, но вот то, что он не хотел, чтобы смерть того была на его совести — это точно.

— Я болен, — видимо, ему действительно было плохо, раз он признался в этом брату, — но моя болезнь началась много раньше того дня, когда мы отправились в путь. Видишь ли, затхлый воздух подземелья и холодные камни, на которых, хочешь — не хочешь приходится спать, иногда бывают хуже купания в ледяной воде. Я знавал людей, которые сами по доброй воле прыгали в полынью, утверждая, что это закаляет их тело и дух. Вот и тебе, сдается, купание пошло на пользу. Ты перестал быть той размазней, которой убегал из дворца.

Слушая брата, юноша сперва хотел обидеться, воскликнув: "Я полгода провалялся в бреду! Хороша польза!", но потом передумал, начиная понимать, что в словах брата была доля правды. Ведь действительно, с тех пор, как он пришел в себя, он ни разу не кашлянул, даже не чихнул, несмотря на то, что в горах гуляли ветра, а снег, летевший со всех сторон, стремился, казалось, лишь к тому, чтобы пробиться к горячему телу и остудить его, словно камни. Он спал в сугробе, ел раз в день какие-то жалкие крошки, целый день шагал вперед, и даже почти не уставал. Откуда только силы брались. Вон ведь даже Лот заговорил о том, чтобы продлить отдых. А остальные столь яростно отвергали эту возможность, кто знает, может быть именно потому, что им страстно хотелось ею воспользоваться.