В знак благодарности, он как-то по большому секрету сообщил мне, что нас «обслуживают» сотрудники китайской контрразведки, в том числе и офицеры, и каждый ведет на своего клиента из числа русских летчиков специальное досье, куда каждый день записывает все нами сказанное по разным поводам, разделяя информацию на «за» и «против». Так вот, мистер Ван писал мне только «за». Но очень просит не говорить ничего об этих его откровениях, иначе его обязательно повесят.

Впрочем, Батицкий прекрасно знал об этом, в свою очередь получая детальный отчет о всех заседаниях китайского правительства, где отдельные его члены высказывались в пользу Советского Союза, а другие — против. Мне приходилось видеть на столе у Батицкого уже переведенные протоколы заседаний китайского руководства, состоявшихся буквально вчера.

Лучше бы китайцы больше занимались не шпионажем, а боевыми действиями со своими бывшими каторжниками. Ведь говорят, и не без оснований, что Япония была заселена преступниками, осужденными китайским судом к ссылке на дальний остров, где эти люди крутого нрава и образовали самую жизнеспособную ветвь азиатов. Примерно так у нас образовались казаки, например, донские, тоже ставшие, пожалуй, самой жизнеспособной силой русского народа.

Надо сказать, что китайцы и русские вскоре изучили друг друга до тонкостей. Например, один из наших переводчиков, желая подчеркнуть всю глубину падения одного из китайских генералов, переметнувшегося к японцам, брызгая от ненависти слюной назвал его «троцкистом». Это слово давалось ему плохо, но он его упорно употреблял, зная какой стереотип вызовет у нас наибольшее отвращение. Ненависть к Троцкому, своему главному политическому оппоненту, Сталин воспитывал на уровне условного рефлекса.

Помню, как плакал один из пожилых переводчиков, который много лет работал в Москве, где торговал чаем. Там он и женился на москвичке. Он плакал в связи с тем, что она умерла и, по его словам, никакая китаянка с маленькой ножкой ее не заменит. Не стану сейчас останавливаться на этом известном, мучительном для женщин обычае, когда маленьким девочкам заковывают ножку в колодку, и они много лет мучатся из-за этого, становясь плаксивыми, да и инвалидами, превращаясь в «нормального» человека с деформированной маленькой ножкой, согласно китайским представлениям о прекрасном. Так вот, русская жена четыре года, пока наш переводчик был без работы, кормила его и двух детей, работая поваром в советском посольстве, и такой жены у него больше не будет. А возвращаясь к варварскому китайскому обычаю заковывать в четырехлетнем возрасте девочкам ноги в деревянные колодочки, то расскажу про легенду по этому поводу: такой обычай ввел древний царь-повелитель Китая, от которого ушла жена. Кроме того, по мнению того же царя, женщина с маленькой ножкой, будучи одетой в цветной китайский халат, шествует раскачиваясь, как прекрасный цветок.

Продолжая такой коктейль из своих воспоминаний, не могу не вспомнить о прекрасном зрелище, увиденном из окна нашей гостиницы на Юге Китая. На рассвете к огромной куче мусора, состоящей в основном из кухонных отходов, в частности куриных потрохов, пришли два великолепных бирманских тигра. Огромные кошки были настроены совершенно мирно и рылись в отходах мощными лапами, а когда поднимали голову, то при свете луны у них светились глаза, как два небольших сигнальных фонарика. Китайцы относились к тиграм с большим уважением, сразу позакрывали все окна и двери, но не трогали животных. Кто-то из наших ребят предложил «стрельнуть» одного из тигров, которые находились от нашего окна всего метрах в двадцати. Китайцы принялись нас успокаивать. Тигра не нужно трогать, тогда и он не сделает зла. Действительно, тигры насытились и ушли восвояси. Перед этим один из них прыгнул на большой столб, бывший неподалеку и посидел на нем, свесив хвост, полизал и почистил шкуру. Тигры были очень красивые: огромные и полосатые. Их расцветка почему-то напомнила мне небо после окончания воздушного боя, где долго висят синие трассы, образованные дымом трассирующих пуль.

Должен сказать, что после возвращения с Юга серьезных столкновений с японцами у нас уже почти не было. Японцы изменили свою тактику. Убедившись, что весьма и весьма дорогостоящие, да и опасные, с появлением наших истребителей, налеты на Чунцин не приносят желаемого эффекта, переключились на бомбежку базы дальней бомбардировочной авиации в Ченду. Перед нами несколько раз ставилась задача выходить на перехват этих групп японских бомбардировщиков. Но не с нашей техникой было заниматься такими перехватами противника, идущего с гораздо большей скоростью. А вот понести потери в случае блудежки в горах, которая была почти неизбежна после таких погонь, мы могли очень тяжелые. И потому, когда я водил группу на такие перехваты, то, порезвившись немного в многослойных облаках, прокалывая с разгона огромных «дедов», на которые очень похожи облака, особенно вверху, я находил ориентир: обычно это была знакомая вершина горы, торчавшая из нижнего, облачного яруса, и начинал кружить вместе с группой вокруг нее. Когда наступало время возвращаться, то на основании простейших расчетов наша группа пробивала нижний ярус облаков прямо над Чунцином. Вся эта охота за бомбардировщиками, летающими быстрее нас, без радиосвязи и надежного навигационного оборудования, конечно, была видимостью боевой активности, более опасной для истребителей, чем для бомбардировщиков.

А на земле мы жили дружно. Уже не было Грини Воробьева, умудрявшегося где-то доставать коньяк и к вечеру напиваться до такого состояния, что не мог попасть куском хлеба в рот и вызывавшего многочисленные насмешки китайцев. Как-то я пытался его урезонить, а он стал обвинять меня в том, что я бью под него клин, дабы стать командиром эскадрильи.

Если кто-нибудь еще верит в то, что диктатура-это порядок, то я могу его разочаровать. При самой свирепой сталинской диктатуре, казалось бы, всезнающем руководстве и мощном репрессивном прессе, Степа Супрун совершенно спокойно вешал лапшу на уши Сталину о своих китайских подвигах, а Гриша Воробьев пьянствовал, возглавляя эскадрилью в ответственнейшей, правительственной командировке. И ничего — сходило с рук.

После исчезновения Грини, нашу эскадрилью возглавил Саша Михайлов, тоже пьянчуга не из последних, но его подсидел Костя Коккинаки, уязвленный, что не ему — испытателю, доверили эту должность. Похоже, дело шло к нашему отъезду. Сбывались пожелания японцев, сразу после нашего появления в Китае сбросивших на аэродром Гуаньба пустой баллончик огнетушителя с прикрепленной к нему красной лентой, в котором было по восточному вежливое послание, предлагавшее европейцам убираться домой и позволить азиатам самим решать свои дела. Иначе все пришельцы будут уничтожены. Честно говоря, нам самим надоело совать нос в непростые азиатские проблемы.

А пока ребята развлекались, чем могли. Скинувшись, купили жену одному из боев, стоимость которой составила 60 долларов — хорошо быть добрым, когда ты в чужой стране и при чужих деньгах. Механик самолета Заднепрюк установил рекорд обжорства: умолотил за один раз две большие курицы и килограмма полтора риса, подбадривая себя украинской поговоркой: «Чем добру пропадать, нехай живит рэпне». Наш врач Иван Иванович Афнагель спас китайчонка — сына китайского летчика, который совершил «Чифаньфити» — «Съел самолет» — проглотил маленькую алюминиевую модель самолета. Иван Иванович приготовил картофельное пюре с ватой. Мальчик поел его и все закончилось благополучно. Самолетик зазвенел об горшок. Я окончательно убедился, что иероглифы дело скандальное и мне их не осилить. А китайцы не могли перейти на азбуку, уверяя, что столь малое количество знаков не могут передать всего богатства великого, могучего и прекрасного китайского языка.