Наступила весна 1940 года. Все вокруг зазеленело. В этом море зелени сверкали озера цвета масляничной культуры, похожей на нашу сурепку. Ребята скучали и все чаще повторяли пословицу: «В гостях хорошо, а дома лучше». Впрочем, дома действительно, во всяком случае, в городах, жизнь, судя по письмам, начинала налаживаться. В магазинах стало появляться самое необходимое: добротные ткани, радиоприемники, кое-какая мебель. Нас тянуло домой. Второго марта 1940 года Батицкий приказал передать наши боевые самолеты китайским летчикам, прибывшим из Ченду, где у них была большая летная школа. Летчики нашей эскадрильи передавали машины китайским коллегам, соответствующим им по должности. Я передал свой начальнику штаба — мистеру «Чемодану»: опробовал мотор, усадил китайского начальника штаба в кабину, где он с моей помощью запустил и остановил двигатель, подогнал педали управления, укоротил длину парашютных лямок, познакомил с принципом стрельбы из пулеметов и наведения их на цель. Китайцы оказались очень любопытными и долго расспрашивали наших летчиков о всяких мелочах и тонкостях. Потом мы построились и состоялась церемония торжественной передачи самолетов. Я подошел к китайскому начальнику штаба эскадрильи, пожал ему руку, пожелал быть непобедимым в бою, обнял и поцеловал его как родного брата. После этого мы, советские летчики, ушли на командный пункт.

Настроение было и грустным, и радостным. Мы ехали домой, но одновременно закрывали, пожалуй, самую интересную страницу своих биографий, своей молодости, первых боевых столкновений, оставляли на китайской земле своих погибших товарищей. Оценивая сейчас это время в своей жизни, я благодарен судьбе, что находился в те годы в кабине боевого самолета в китайском небе. Во-первых, после командировки в Китай я окончательно оторвался от своего забитого кубанского детства и понял, как велик и прекрасен мир, во-вторых, получил боевые навыки, которые и позволили мне уцелеть в грядущей большой войне.

Еще дня три мы побыли в Чунцине, тратя последние деньги, совершая последние покупки, а я еще и составлял последние справки о морально-политическом состоянии подчиненных в разные инстанции, по силам внося свой вклад в мутный поток бумаг, которым славится наше Отечество. Все хотели прикрыться бумаженцией: и посол, и главный военный советник, и советник по авиации, и его замполит, и его помощник по комсомолу — пиши о роли комсомольцев в ратных делах эскадрильи. Я так засиделся за этими бумагами, что забыл вовремя съездить на примерку костюмов к Иван Ивановичу и пришлось платить дополнительные доллары за срочное исполнение заказа в ночь перед нашим отъездом. Заказ пришлось получать в четыре часа ночи. С мистером Шимо мы промчались на «Форде» по ночному Чунцину, распугивая по дороге легионы крыс, которые оккупировали ночью улицы китайской столицы и так чисто их прибирали, поедая объедки, которые китайцы имели обыкновение выбрасывать прямо на мостовую, что мэрия наверняка экономила на дворниках.

А нам предстояло еще одно великое путешествие-ралли на автомобилях через весь Китай: подобную оказию посчитал бы огромной удачей любой из прославленных европейских автогонщиков. Но мы рассматривали это путешествие как тяжелую и утомительную эпопею, необходимость которой возникла по очень печальному поводу. Незадолго до нас такая же, радовавшаяся своему возвращению домой, эскадрилья, состоящая из 22-х человек, летела домой из Китая на бомбардировщике ТБ-3. В горах они попали в сложную метеорологическую обстановку и, врезавшись в хребет, погибли все до одного. Как нам стало известно, Качанов получил указание от Ворошилова направлять наших волонтеров домой только наземным транспортом, по принципу: «Тише едешь, дальше будешь». Хороший, конечно, принцип, но, и следуя ему, можно было оказаться дальше от того места, куда едешь: ведь никто не гарантировал автомобили с нашими летчиками от срывов с горных серпантинов китайских дорог. А как пригодились бы нам, буквально через год с небольшим, те двести пилотов, из числа самых лучших, которые погибли в Китае, за годы нашей помощи этой стране под именем волонтеров. Погибли в основном не в бою, а из-за сложных природно-климатических условий, огромных расстояний, сложнейшего рельефа местности, большой неразберихе и неорганизованности, которая нередко встречалась у китайцев, да и у нас самих.

Но как бы там ни было, мы готовились в дальний путь. Пятого марта 1940 года летно-технический состав погрузился на автомобили небольшого каравана: три автобуса предназначалось для людей и два небольших грузовичка — «форда» для наших вещей. Массивные кожаные чемоданы с мощными замками, набитые заморскими дивами, были плотно уложены, надежно закрыты брезентом и дополнительно обвязаны веревками. Этому грузу пришлось побывать и под дождем, и под снегом. Думаю, что мало кто из иностранцев со времен самого Марко Поло, совершал такое увлекательное путешествие через весь Китай.

До сих пор мы видели эту страну, в основном, с воздуха, а теперь могли близко познакомиться с жизнью китайской глубинки. Маршрут был очень извилистый, приходилось объезжать отроги горных хребтов. Расстояния от Чунцина до Ченду составляет 500 километров очень извилистой и неровной дороги, которую мы преодолели за два дня. На первом ночлеге в фанзе у китайского крестьянина ночью долго плакала пятилетняя девочка. Оказалось, что у нее болят ножки, которые были закованы в колодки, формирующую маленькую ножку, о которой я уже писал. Как объяснил мне переводчик, эта варварская процедура знаменовала собой переход от матриархата к патриархату, из чего я заключил, что китайцы, как и русские — народ крайностей. Стоило свергнуть женщину с престола, как ее потребовалось сразу еще и изуродовать, чтобы она не бегала свободно к другим мужчинам. И такие мучения китайским девушкам приходилось переживать до 24 лет. Во время нашего пребывания в Китае уже существовал закон, запрещающий эту процедуру и, казалось бы, народ должен был это приветствовать. Но самые жестокие традиции так сильно проникают в темную человеческую массу, что даже избавление от мучений эта масса считает нарушением существующего порядка вещей. Вообще, китайская женщина вела жизнь, которую трудно назвать человеческой. За свою жизнь китаянка рожает в среднем 22 ребенка, из которых выживают, из-за плохих материальных условий, меньше половины. Умерших детей хоронили без особых почестей — зарывали в землю или бросали в воду бурных рек с напутственным словом: «Хут-цула — ушел туда». И снова для китаянки начинается «кунзо» и «кунзо» — работа, которой нет конца. Когда мы были в Китае, то там проводили перепись — количество людей с расчетом средней плотности населения, умножали на квадратные километры. Получилось 550 миллионов человек, мужчин на 25 миллионов больше. Потому девушки в Китае в цене.

Возвращаясь назад, вспомню, что возле аэродрома Бешеи было очень красивая помещичья усадьба, двор которой был как раз по трассе захода на посадку и мы всякий раз с воздуха любовались дивной красотой — цветами разных сортов, растущими во дворе. Мы напросились к феодалу в гости, и он представил нас своим пятерым женам: трем взрослым и двум еще подраставшим девочкам, примерно, лет шести и двенадцати, купленным им в бедных крестьянских семьях. «Нахватал баб» — с завистью сказал Вася Ремнев. Самому феодалу было лет шестьдесят. Это был солидный мужчина в красиво расписанном пыльнике с длинной жидкой бородкой, владевший всеми окрестными землями. А цветы на его усадьбе росли в самых различных цветовых сочетаниях на серпантинах, которых изрезали земляные горки, вернее небольшие курганы, метров в 5–6 высотой. С воздуха все это производило удивительное впечатление.

Всюду в Китае властвовали палка и хлыст, в том числе и по отношению к женщине. Я уже рассказывал вкратце о неприятном инциденте, в который совершенно случайно, по незнанию местных обычаев, умудрился быть замешанным, Как-то раз с аэродрома Гуаньба я собирался в Чунцин на совещание к Батицкому и хотел красиво завязать галстук. Стал искать, кто бы мог мне помочь. Во дворе гостиницы я увидел нашего начальника гостиницы мистера Вана, с которым мы были в хороших деловых отношениях. Он держал на руках ребенка-мальчика Деде, любимца наших летчиков. Рядом стояла его жена, красивая китаянка небольшого роста. Я попросил мистера Вана помочь мне покрасивее завязать галстук, но его руки были заняты ребенком и эту нехитрую операцию быстро и ловко исполнила его жена. Да еще и по дружески слегка хлопнула меня рукой по плечу, сказав: «Тын-хо» — «очень хорошо» и слегка лукаво улыбнулась. Этот жест, который для всякой европейской женщины был бы совершенно естественным, привел мистера Вана в неописуемую ярость. Я его даже не узнал — всегда любезное лицо было буквально смято гневом. Освободившись от ребенка, мистер Ван принялся колотить свою жену, сильно толкнул ее в моем присутствии. Я не знал, куда деваться от неловкости и удивления. С тех пор я больше ни разу не видел эту женщину, а в ответ на мой недоуменный вопрос, Ван пояснил: «Она посмотрела вам в глаза и прикоснулась к плечу рукой, а это у нас расценивается как измена мужу».