– Ты что, из храмовых послушников, что ли?

Я повернул голову, но в сумраке лица товарища по несчастью не разглядел. Да и что тут разглядишь? Вроде ни мал, ни велик, ни толст, ни тонок.

– Не вертись, приятель, руки порежу. Вот так-то лучше… В послушниках у жрецов не ходил, а все равно веру чту и соблюдаю по мере сил.

– Небось такой безгрешный, что за просто так сюда угодил?

Невидимый собеседник грустно вздохнул, но не обиделся.

– В Холодные Ямы просто так не попадают. Ни за что – это от стражников можно по морде получить или плетей от знатных индюков. А сюда – нет. У нас в Калунте закон чтут.

– Ты веревку все равно сбереги. Я, пока на воле гулял, про тюремщиков здешних такого наслушался… неизвестно, что больший грех – самоубийство или с ними… того.

Незнакомец тихонько засмеялся.

– Тебя как звать-то?

– А, кто как зовет. Если по-правильному… а, хрен с ним. Зови Ристом, коль охота.

– Так вот, Рист. Что тюремщики здесь мужиков любят – врут. А вот что душегубцы они – точно. Я ведь тут второй месяц сижу, всякого насмотрелся. По ночам напьются, вытаскивают кого-нибудь из камер и бьют, пока шевелиться не перестанет. Или каленым железом мучают. Эти сегодня в ночь на караул выйдут, так что молись…

– Тебя уже выбирали?

– Меня нет, а вот того, что со мной сидел, два дня назад выбрали. Пока кнутами били, он держался еще, а уж как до каленого железа дело дошло – помер. Старый был. Говорил, вроде как сын на него донос написал, чтобы домом и богатством завладеть. Ну да боги им судьи.

– Весело. А кормят здесь?

Он снова рассмеялся, только теперь в смехе горечи было больше, чем веселья.

– Как положено, два раза. Утром гнилая вода и хлеб с плесенью, вечером – похлебка. В нее стражники дохлых крыс бросают. Шутят так. Говорят, мол, о нас заботятся. Чтобы, стало быть, похлебка с мясом была, понаваристей.

Если он надеялся меня смутить, то ничего у него не вышло. Я в походах какой только дряни не ел. И крыс доводилось, и жуков-пауков. Жрать захочешь – и крыса мясом станет.

– Готово.

Веревки разом ослабли, я осторожно потряс руками. Пальцев я по-прежнему не чувствовал и поэтому принялся ожесточенно растирать непослушные, словно чужие руки.

– Ну вот, – мой собрат по несчастью удовлетворенно кивнул из темноты. – Камень-то, пожалуй, я уберу. Если что, там, в дальнем углу, под соломой ямка есть.

Глаза наконец-то привыкли к темноте, я осмотрелся. «Дальний угол» – это, конечно, громко сказано. Весь каменный мешок шага четыре в длину и столько же в ширину. Потолок такой низкий, что и встать в полный рост нельзя. Дверь мощная, обшитая железом, только вверху маленькое зарешеченное окошко, через которое свет лампы падает. На соломе что-то валяется, вроде крыса дохлая.

Сосед, видно, почувствовал, что я с тоски выть готов, похлопал по плечу.

– Ты сильно не переживай, приятель. Случается, и отсюда выходят целыми и невредимыми. Меня вот как схватили, так сразу сюда и бросили, а я до сих пор жив.

Не могу сказать, что его слова меня сильно утешили. Да только я давно понял: чем без толку слезы лить, надо жить, как отмерено. Иначе так и будешь до самой смерти счастья дожидаться. Я подгреб под себя побольше соломы и вытянулся в полный рост. Почувствовать себя счастливым как-то не получилось. Я сбросил сапоги. Так лучше. Надо, чтоб ноги отдыхали.

– Меня зовут Книжник Дартч. Дартч – это имя, я из степняков. А Книжник – прозвище такое.

– Рад познакомиться, Дартч. Жизнь могла быть и лучше, верно?

Дартч только фыркнул, плюхнулся на солому рядом. В полумраке я видел только острый прямой нос да спутанные грязные волосы. Пахло от него немытой псиной.

– Во всем надо искать хорошее. Я, например, пока здесь сижу, выспался славно.

Книжник помолчал, завозился.

– Интересно, это от ног твоих воняет или из отхожего угла?

– От ног, скорее всего. Ты извини, придется потерпеть, – я шевельнулся, но сапоги надевать не стал. – Дурацкое у тебя прозвище, Дартч.

– Может быть… я привык. Все лучше, чем Дартч-Мертвяк или Чернобуквенник. Так меня тоже называли… когда-то давно. Мое ремесло пугает обыкновенных людей, потому и прозвища завсегда странные.

– Ты чернокнижник? – Мне стало даже любопытно. Может, судьба у меня такая – все время то с колдунами, то с некромантами сталкиваться? Но Книжник успокаивающе мотнул головой.

– Что ты, храни меня Светлое Небо! Я в светлых богов верую, а чернокнижие – грех неискупимый! Мое же занятие богоугодное, только люди-то – темные, не всегда понимают. Я ученый. В покое хранилищ собираю и изучаю книги, бессонными ночами черпаю в них источник вечной мудрости и ответы на вопросы.

– Так ты из тех, что золото получить пытаются и эликсиры составляют?