Олсон не ответил. Если б не шагающие ноги, он был бы совершенно неподвижен.

— Хоть бы он язык спрятал что ли, — нервно сказал Пирсон.

Прогулка продолжалась.

Лес поредел, и группа оказалась на более-менее открытом пространстве. Обочины были забиты зрителями, и на табличках у них в руках чаще всего встречалось имя Гэррети. Потом снова начался лес, но теперь даже лес не мог помешать зевакам. Они начали забивать мягкие грунтовые обочины. Симпатичные девчонки в летних шортах и блузках. Парни в майках без рукавов.

Веселый праздник, подумал Гэррети.

У него уже не получалось желать, чтобы все это исчезло; он слишком устал и был слишком измучен, чтобы сожалеть о прошлом. Что сделано, то сделано. Ничто в мире этого не изменит. Весьма скоро, подумал он, даже простые беседы тет-а-тет будут требовать нечеловеческих усилий. Как бы ему хотелось спрятаться в себе, подобно тому, как маленький мальчик прячется под одеяло — и все проблемы сразу исчезают. И мир становится гораздо проще.

Гэррети много думал о том, что сказал МакФриз. О том, что их всех обдурили, обвели вокруг пальца. Но это ведь не может быть правдой, упрямо твердил он себе. Есть ведь один человек, которого не смогли обмануть, который сам кого хочешь обманет... разве нет?

Он облизал губы и глотнул воды из фляги.

Группа прошла мимо небольшого зеленого знака, который гласил, что через сорок четыре мили начнется платная автомагистраль.

— Вот оно, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — До Олдтауна сорок четыре мили.

Никто ему не ответил.

Группа подошла к очередному перекрестку, Гэррети начал было уже продумывать дорогу к МакФризу, как вдруг закричала какая-то женщина. Дорожное движение было, разумеется, остановлена; толпа зрителей бодро напирала на ограждения и на полицейский кордон. Мелькали руки, таблички с надписями, бутылки с лосьоном для загара.

Кричащая женщина была пышна телом и красна лицом. Она бросилась на одну из секций заградительного барьера и опрокинула ее, оборвав ярко-желтую ограничительную ленту. Ее пытались удержать сразу несколько полицейских, но она яростно сопротивлялась — дралась, царапалась, кричала, — так что им приходилось несладко.

Я её знаю, подумал Гэррети. Я как будто где-то её видел.

Синяя косынка. Горящие яростью глаза. Даже криво скроенное платье цвета морской волны. Все эти детали определенно кого-то ему напоминают. Женщина кричала что-то неразборчивое. Сопротивляясь, она расцарапала до крови лицо одного из копов, которые ее сдерживали — точнее, пытались сдержать.

Гэррети прошел от нее в трех метрах, и тут же понял, где видел ее — ну, конечно же, это была мама Перси. Того Перси, который хотел ускользнуть в лес, а вместо этого ускользнул в мир иной.

— Верните мальчика! — кричала она. — Верните моего мальчика!

Толпа вокруг с воодушевлением поддерживала ее. Маленький мальчик плюнул ей на ногу, подкравшись с тыла, и тут же улетучился.

Джен, думал Гэррети. Я иду к тебе, Джен, к чертям собачьим все это дерьмо, я клянусь, что дойду. Но МакФриз был прав. Джен не хотела, чтобы он участвовал. Она плакала. Умоляла его передумать. Говорила, что они могут подождать, что она не хочет его терять, пожалуйста, Рей, не будь идиотом, Долгая Прогулка — это всего лишь хитроумный способ убийства...

Они сидели на лавочке в летнем парке, рядом с эстрадой. Это было месяц назад, в апреле. Он обнял ее за плечи. От нее пахло духами, которые он подарил ей на день рождения. Ему казалось, этот запах усиливает ее тайный девический аромат — темный, пьянящий, как сама ее плоть. Я должен идти, говорил он ей. Я должен, неужели ты не понимаешь, — должен.

Рей, ты не знаешь, на что идешь. Рей, пожалуйста, не надо. Я люблю тебя.

Да, думал он теперь, шагая по дороге, в этом она точно была права. Я не знал, на что иду.

Но я даже и сейчас не знаю. Вот что страшно. Вот в чем весь ужас.

— Гэррети?

Он дернул головой от неожиданности и очнулся от полудремы. Рядом шел МакФриз, он его и разбудил.

— Как себя чувствуешь?

— Чувствую? — задумчиво ответил Гэррети. — Наверное, нормально. Да, думаю нормально.

— Баркович на грани, — сказал МакФриз с тихой радостью в голосе. — Я уверен. Он говорит сам с собой. И еще он хромает.

— Ты тоже хромаешь, — сказал Гэррети. — И Пирсон хромает. И я.