Чтение: «Хождение за три моря» Афанасия Никитина (с 1466 по 1472 год). В комментариях цитируется один итальянец, Рамусио, в подтверждение заметок Никитина об индуистских обычаях:

«Нужно знать, что при еде они используют только правую руку и никогда не касаются какой-либо пищи левой рукой. Все чистые и красивые вещи они готовят и касаются их правой рукой, в то время как левая рука служит им только для выполнения неизбежных, но неприятных и грязных работ, например, для чистки определенных частей тела».

Отмечаю для «Языка и телосложения» [667] . При этом следует обратить внимание на переход символического рассмотрения в моральные оценки. Вайнингер [668] был бы еще убедительней, если бы ограничился наблюдением.

Там, где царит это различение двух половин тела, нашему брату жить было бы скверно. Там кушанье, на которое пала тень парии, уже испорчено. У наших сегодняшних соотечественников дела обстоят не намного лучше;

их различение между правым и левым тоже морально, и это усугубляется тем, что вместо того, чтобы поладить с собой, они предпочитают совершить политическое самоубийство.

Ночью гриппозное состояние — ломота в костях и щекотание в горле, возвещающее простуду. Поэтому я остался дома, зажег поминальную свечу для отца, которому сегодня исполнилось бы сто лет, и совершил в его честь возлияние. Он часто говорил, что рассчитывает на то, что и внуки сделают это в новогоднюю ночь начала третьего тысячелетия.

Короткая болевая атака вроде сегодняшней показывает, насколько хорошо у нас складываются дела в течение года. Мы слишком легко забываем, что есть люди, постоянным спутником которых является боль — иные без нее не могут ступить и шагу, не могут вздохнуть.

Самочувствие за ночь улучшилось, зато появилась хрипота. Эти внезапные простуды похожи на лотерею, по которой выпадают более или менее благоприятные жребии. Если совсем ничего не делать, может случиться то, что древние называли «запущенным течением», от которого потом страдаешь лет десять. Когда я вспоминаю своих старых педагогов, мне начинает казаться, что они почти все пали жертвой таких недугов — покашливающее, чихающее, как яда боящееся сквозняка поколение. Девятнадцатый век кишел ими. Помню, однажды я потерял шапку и потому пробирался в школу окольной дорогой.

К чаю у семьи Герике. Разговор об истории Виллы Массимо и о ее основателе, тайном советнике Арнхольде, отце фрау Герике. Потом о судьбе его коллекции живописи, которая большей частью была разграблена. О Бёклине, упадке его виллы во Флоренции. Бёклин еще был художником, который следил за подбором своего инструмента, сам растирал краски и разводил различными средствами, покрывал гипсом доски, которые затем полировал. В качестве примера господин Герике показал нам «Анадиомену» Бёклина, которая висела в комнате между полотном Ленбаха и полотном Тома. Богиня поднимается из моря на каком-то сказочном звере.

Прощаясь, я к своему огорчению узнал от господина Герике то, что он от меня до этой минуты скрывал: сегодняшние газеты сообщили о смерти Эрнста Вильгельма Ная [669] .

Спал беспокойно. Здесь мне снятся архитектурные сны — и не столько возведенные строения, сколько дробленые массы, которые еще вздымаются, несмотря на то, что они уже наполовину выветрены.

Осиплость сохраняется. Такие недомогания помогают нам увидеть тревоги, которые обычно от нас далеко: тревоги натуженных певцов и ораторов, вроде императора Вильгельма III, о своих голосовых связках, всей этой клиентуры в приемных ларингологов — их легион, они живут среди нас, и чувства и чаяния их вертятся вокруг органа, который другим известен лишь понаслышке, поскольку у них он не привлекает к себе внимания. И как много таких органов есть у тела — к каждому могут прицепиться болезни, названия которых ты даже не знаешь. Здоровый человек похож на лунатика на дороге, теряющейся в злых лабиринтах.

Во второй половине дня опять во дворах, в которых время меняется медленнее всего — на этот раз в окрестностях Пантеона, потом в самом Пантеоне. Хотя на площади перед ним туристические автобусы стояли впритирку, пространства в огромной арене было достаточно. Ни одно сооружение, в котором я когда-нибудь стоял, не казалось мне таким совершенным. Все большие человеческие постройки делят пространство особым образом, втягивают его в себя, более или менее удачно им управляют. Здесь же происходит иное и большее. Создается не модификация пространства, а подобие самого пространства. Нас охватывает не одна из его бесчисленных форм, а непосредственно его космическая мощь и вместе с тем удовлетворение. Мы дышим пространством, как дышим воздухом. Очень светло; сквозь открытый купол проникает не один луч или пучок лучей, а поток света.

На могиле Рафаэля лежала свежая роза.

Двинувшись от Пантеона, мы, полюбовавшись несущими обелиски слонами Бернини, вошли в Santa Maria sopra Minerva [670] , точно в темную, давящую пещеру. Массы мрамора напомнили мне склеп Медичи. Там это великолепие породили князья, здесь нищенствующие монахи, разумеется, при княжеском содействии. Мощная крипта содержит саркофаги пап и кардиналов, а также могилы ученых, принадлежавших к доминиканцам, среди них, например, могила схоластика Дурандуса, историографа Пьетро Бембо и многих других.