Здесь взлетали и опускались струи легиона фонтанов. Время придало бассейнам, раковинам, чашам, гротам и каскадам, благодаря зарастанию мхом и инкрустации, еще и саламандровую или амфибийную привлекательность. Она усиливалась массой листвы, которая подчеркивает субмариновый блеск постоянно брызжущей и струящейся воды.

Я прошел по главной дорожке до ориентальной Дианы, распрыскивающей воду из множества грудей. Летучие мыши молниеносно носились вокруг нее, как летучие рыбки в бурлящей пене у фигурного украшения корабельного форштевня.

Для полного наслаждения было еще слишком прохладно. Оно, видимо, достигнет своего максимума «в пору, когда цветет сколимус» и парк заполнен любовными парами. Это настроение известно по знаменитым картинам, которые, как у Пуссена, усиливаются мифическими фигурами — например, фавнами, нимфами и садовыми богами во влажном сумраке, или свитой Диониса, которая, наверху разгорячившись вином, ищет здесь прохлады.

Добавлю еще: я повидал много кипарисов, но никогда такого размера, как в парке Адриана. Его ствол мог потягаться со стволом трехсотлетнего дуба.

В прекрасную погоду со Штирляйн и Ирмхильд Гебхардт на Монте-Челио. На спуске — к церкви Санта-Мария в Домнике. На площади перед ней fontana della Navicella, мраморный корабль, который по античному образцу велел изготовить Лев X. Фигуру в носовой части я принял сперва за голову волка, потом из-за чуть обозначенных клыков за голову дикого кабана.

Santi Giovanni е Paolo [695] . Маленькая площадь перед этой древней церковью — пример разросшейся и сросшейся архитектуры. Справа храм Клавдия, который почему-то связан у Пиранези [696] с мрачными мотивами, на фронтоне изящный портик XII века, за спиной — золотисто-коричневая стена лестницы, чудесная колокольня на заднем плане. Площадь, на которой люди и кошки нежатся на солнце. Что-то в старом тесовом камне действует, кажется, как опиум, экстракт отжившего времени.

Из-за имен я решил, что эта церковь посвящена Иоанну Богослову и апостолу Павлу. Однако она названа так в честь двух мучеников-служек, которые были казнены при Юлиане в 361 году. Приблизительно через сорок лет один сенатор велел соорудить над их домом базилику. Жилые помещения еще сохранились или восстановлены благодаря археологическим усилиям, в том числе американского кардинала Спелмэна. Несколько этажей ведут вниз на большую глубину. Настенные фрески, маленький алтарь, наружная поверхность цистерны, в которую вмурованы мельничные жернова.

Здесь еще интенсивнее, чем в Сан-Лоренцо, меня охватило чувство «бесшовного» предания. Базилика было возведена в то время, когда обеих жертв еще хорошо знали не только по именам, но и лично. Затем, правда, Аларих учинил опустошение. Однако местоположение и обстоятельства установлены точно. Здесь все собрано воедино: старый храм, жилой дом, базилика. Лишь роскошное украшение церкви мало сюда подходит, равно как и изъятие именно этих двух святых из числа прочих, предпринятое папой Павлом VI, потому что они-де «были исторически недоказуемы».

На Палатине. Становится теплее; я заметил это также по тому, что в цикории появился золотисто-зеленый Psilotrix [697] , а в цветах лютика — красно-синий с голубоватым отливом Trichodes [698] .

Пиния — это благородная форма нашей скромной сосны — как в том, что касается роста, так и в том, что касается деталей. Гладкие шишки приятно лежат на ладони. Очень красив узор из трещин на коре: он похож на брекчию из гладкой, медистой горной породы.

С супружеской парой Розелиус поездка в Чивитавеккья. Древняя земля сабинян цвела в солнечном свете. На заросшем асфодилом [699] склоне полчасика субтильной охоты. Там паслись овцы; белые камни размечали зелень узором. Похожие сюжеты на картинах Сегантини.

Когда Тарквиния осталась по правую руку, мы поехали вдоль античного акведука. Я до сих пор не знал, что эти водоводы прокладывались по аркам не только в высотные здания, но и, там, где возникала необходимость, велись по горам — что, собственно говоря, вполне объяснимо. Справиться у Витрувия.

Старая Чивитавеккья, особенно любимая мной благодаря первому посещению в 1954 году, очень меняется. Над новыми, безобразными зданиями торчат вверх стрелы кранов. Еще ужаснее застройка прибрежной полосы. Там одна гостиница поднимается рядом с другой. В расчете, очевидно, на огромные толпы туристов. Но ведь они, все пожрав, использовав и запачкав, снова улетают, как саранча.

Мы катили вдоль размеченного, рассеченного, отгороженного каменной стеной или затянутого проволокой побережья, пока у Маринеллы не нашли лазейку к морю. Век, хвастающийся тем, что так много делает для масс, допускает эти перестройки из-за капитализации и приватизации, отлучая одиночек и бедных от великой mater maritima [700] . Я даже удивился, увидев еще в лужице маленького краба.