Возвратившись в верхнюю церковь, видишь два вмурованных в стену базальта и в них круглые углубления. Это — отпечатки, оставленные коленями апостола Петра, когда Симон Маг [755] был унесен в воздух.

Обратно по via dei Fori Imperiali. Там у стены развитие империи:

1. VIII век до Р.Х.: точка в центре Лациума.

2. 148 г. до Р.Х., после Пунических войн: вся Италия, Иллирия, Греция, Балеарские острова, Корсика, Сардиния, Сицилия, от Африки: Карфаген.

3. При смерти Августа, 14 г. после Р.Х.: добавляется Испания, Галлия, большие части Африки и Азии.

4. Во время Траяна, 98-117 гг. после Р.Х.: дальнейшее расширение на всех границах, и целиком Британия.

Как такое могло получиться из очевидно скромных начал? Это остается чудом истории, которое столь же мало постигает историк, как зоолог — чудо животного. Раскадровка съемки взрыва изображает лишь механическую последовательность события. Требование социологов, что историю - де нужно переписать, справедливо, но ограничено. Кому ведома сперматическая сила древнего Лациума с его вулканами и кратерными озерами? Рост в истории, так же, как в биосе, основывается на внутреннем делении, потому-то за революциями часто следует внешнее расширение. Тот, кто хочет докопаться до субстанции, не должен исключать миф. Вико и Бахофен [756] остаются актуальными. Леон Блуа различными путями пытался достичь похожего — безуспешно, поскольку христианство, как все основанные на тексте религии, обладает легендообразующей, а не мифообразующей силой. Уже Моисей был демифологизирован. Сегодня сюда добавляются другие искажения: актуализация, социализация, морализация истории, отвращение к великим людям, то есть характеры кастрируются психологами.

Конечно, это только последствия того фундаментального факта, что истории больше не существует. Именно поэтому, пожалуй, возникают титаны, но не в завещанном смысле «великие». Мы освобождены от рамок истории и подчинены иным, чем выросшие исторически, формам и правам. Формы сохраняются, но уже не регламент. Такие исторические формы, как «война» или «мир», превращается в классическую реминисценцию. С ней соединяется новая тоска по дому после истории, скорбь, подобная скорби Ахиллеса у трупа Патрокла.

Еще недолго на Форуме. Трава там уже желтеет. Зато цвели розы и акант, а также жасмин у арки Тита; над облаком его благоухания кружили голубые со стальным отливом шмели.

Прогулка в Олевано Романо и Палестрину с Розелиусами, Штирляйн и Ингой Дам. Мы пришли, чтобы посмотреть большое изображение Нила, и не разочаровались в своих ожиданиях. Произведение, мозаика, хранится в Археологическом музее Палестрины, бывшем дворце Колонна-Барберини. Первоначально оно образовывало один из полов в храме Фортуны; я представляю себе, что летом оно было залито водой. Счастье и вода нерасторжимо едины. Ландшафт от затопляемой дельты с храмами и оживленными руслами поднимается в эфиопские горы. Богиня принимает воина в своем храме, а в это время к берегу причаливает многовесельный корабль. Вода и скалы заселены животными, одни из которых передвигаются по вольным звериным тропам, другие пасутся или охотятся. Художник жил у реки или много по ней путешествовал — на это указывают детали, которые надо было увидеть собственными глазами: листья лотоса, голова вынырнувшего крокодила, змея, которая поднимается, чтобы схватить степного гекко, и другое. Некоторые из животных удались меньше, но никаких сказочных существ здесь нет. Зал используется также для концертов; Людвиг Розелиус сел за рояль и сыграл импровизацию на тему воды, пока мы рассматривали мозаику.

В следующем зале собрание бронзовых сосудов, зеркал и банок с очень изящными гравировками, как будто сотканными искусными пауками. Еще и теперь в здешних местах, должно быть, работают хорошие медники.

В Субьяко на краю горных лесов. Дикие розы и румянка синяя [757] ; в полном цветении царские свечи. За Тиволи в Тибуртине в мощных карьерах травертина. Травертин, «камень из Тибура» [758] , туф и кирпич образуют ядро строений, мрамор и алебастр оболочку.

Сирокко. Я остался дома, во второй половине дня даже в постели. На террасе, где я сидел за рукописью о дурмане и наркотиках, порыв ветра поднял листы в воздух. Восемь из них я таки собрал, долго разыскивая их по парку и даже на улице Торлония.

Траут Розелиус, узнав о несчастье, еще раз пустилась на поиски, очень методичные, и извлекла лист из живой изгороди, в которую тот залетел.

Поразительно, что даже одну-единственную страницу повторяешь через силу. Это говорит в пользу первого наброска. Поль Леото хотел даже, чтобы в нем совершенно ничего не меняли. Я представляю себе, что в очень древние времена, когда уже существовала поэзия, но не было письма, это служило правилом. Слово было вдохновением.

С профессором Герике в городок Паломбара Сабина, лежащий у подножия Монте-Геннаро. Он выделяется необычно высокой башней замка Савелли.

Полевыми дорогами мы прошли в спрятанное в низине аббатство San Giovanni in Argentella. Маленькая романская церковь, почти руины, однако каменщики работали. Уединенное место.

Патер Зоннеманс провел нас con permesso speciale [759] по гро там и склепам Ватикана. Слишком чувствительным ходить сюда не рекомендуется; царство мертвых производит очень сильное впечатление. Земля уплотняется до сакрального со стояния, возможного лишь для нее; на заполненные моги лами, гробами и саркофагами крипты опираются колонны центральной церкви. Я стоял перед одной из могил Неронова кладбища; в плите была щель в форме наливного отвер стия. Где же те, которые здесь преклоняли колени и жертво вали вино мертвому?

Requiescat in расе [760] . Краски кирпича и глины, помпейская краснота. Пыльно; работы вели археологи. Архитекторы взвешивают, не угрожает ли рытье археологов устойчивости собора. Неопределенное сильнее определенного, у Вечного города нет храмов, у священного леса — могил; покойник лежит «где-то».

В полдень нас навестил Густав Рене Хокке; беседа о маньеризме в литературе. Потом об entrefilet [761] , которое я вырезал из газеты; передаю текст: