После застолья мы на двух машинах пустились в дорогу. Мы передохнули в Cacuso — слово означает «серебряная рыба»; так называют еще разбитных парней. Оттуда мы поехали в Секвеко и оставили багаж в небольшом португальском пансионате. Хозяйка бодрая, хозяин вежливый и, очевидно, сильно страдающий от изнуряющего зноя. Fades hippocratica [478] .

Нашей целью были водопады Лукалы; они названы в честь герцога де Браганса [479] . Такие названия напоминают мне прогулки по нашим городам во время Второй мировой войны: любопытно бы знать, как долго они еще будут значиться на дорожных указателях и географических картах. Место в системе Линнея, пусть связанное лишь с мотыльком или цветком, во всяком случае, надежнее.

От подножия водопада мы через влажную чащу поднялись к низвергающимся полукругом потокам. Радуга стояла в мареве брызг, далеко распылявшимся на пышную зелень. Лукалские водопады мощнее водопадов Куанзы, ландшафт которой, однако, самобытнее. Через несколько лет повсюду будут стоять фланкированные туристическими гостиницами плотины, если «белый уголь» [480] тогда будет еще чего-то стоить.

Падающая вода производит гипнотическое впечатление; хотя мы скоро промокли до нитки и вынуждены были уйти. Выше на горе расположен небольшой мотель, от которого взгляд охватывает вставленную в девственный лес котловину. Мы встретили там только сторожа, дядю Тома, который поджаривал себе что-то на ужин. Трота и Штауфф захотели еще раз полюбоваться водопадом снизу; Штирляйн присоединилась к ним.

А я тем временем отправился пешком в обратный путь, поскольку в поездке заметил, что дорога кишит скарабеями. По ней, должно быть, прошло стадо буйволов. Ожидаемые виды принимались мною в соображение только par curiosite [481] , однако один их любитель и хороший знаток, Лоденфрай из Мюнхена, попросил меня специально поискать их здесь. Во время заката я проследовал тропой, обрамленной фиолетовыми тульбагиями [482] и высокими желтыми орхидеями, и на дороге приступил к делу. Скоро стемнело, но шевеление на земле различалось. Да и фары подсвечивали.

Оглядываясь назад, я могу сказать, что усилия оказались не безуспешными. Один из принесенных экземпляров, внушительный коричневый Heliocopris [483] , стал новым даже для тутцингского музея [484] Фрая.

В пансионат мы вернулись поздно, приняли душ, выпили по рюмочке и уселись за стол. Прислуживал черный пигмей; у него было очевидное чувство юмора. Это, вообще, характерная черта негров. Они удивляются, как дети, легко переходят на веселый лад и благодарны, если общаешься с ними в таком же духе. В этом они напоминают мне готические картины; в них еще много доброй веры, которая еще пригодится.

Ночь была душной; на обычное приветствие здесь: «Хорошо ли спалось?» я мог ответить только уклончиво. Когда я стоял перед пансионатом, чтобы подышать воздухом, вдоль улицы Сокеко тянулась группа негритянок. Они несли на головах плоские корзинки с мукой маниоки, и у большинства за спинами были еще и дети, одна при этом курила трубку; фигуры с царственной поступью.

Пока я наблюдал за ними, из окна своей ванной комнаты выглянул толстый португалец; через плечо у него висело полотенце, и он беседовал со своей женой, которая в саду объясняла негру, где копать посадочные лунки. Все излучало уют, какой можно встретить в Марселе или где-то еще на Средиземном море и даже в предместьях Парижа. Дом тоже напоминал одну из скромных вилл banlieue [485] . То есть здесь можно удобно устроиться — pourvu que cela dure [486] .

Около девяти часов после хорошего завтрака — en route [487] . Кофе можно пить с наслаждением — отмечаю это еще и потому, что впервые вкушал напиток в краю кофейных плантаторов.

По левую руку Pietras nigras, гряда темных скал, которая обрамляет горизонт вертикальным меандром. Потом недолго на кладбище Какусо, удручающем месте. На некоторых могилах стояли камни, потом пошли красно-бурые холмики без памятников и цветов, безымянные. Черных хоронят в кустах, белых не без свидетельства о смерти. Погребение длится несколько часов; поэтому гроб всегда держат наготове.

Опять в Салазаре. Там сеньор Штафф с нами расстался, чтобы отвезти в Килумбо растения; о них нужно было быстро позаботиться. Мы поехали в ресторан на высотах, заказали еду и поплавали в бассейне. Взгляд простирается далеко за город и обступающие его горы. Большие и маленькие негритянские деревни с сотнями хижин тянутся вниз по склонам.

Запоздно обратно в Килумбо. В окрестностях Салазара дождя, похоже, не было; время от времени мы проезжали мимо горящих площадей «огненной охоты». За языками пламени стояли негры с копьями, жаркий воздух врывался внутрь. Перед Калуло горы стали зелеными.

Обогнули раскорчеванные участки. Оттуда — к португальскому соседу по прорубленной через девственный лес тропе. Прекрасная, одинокая дорога. Термиты пересекали ее короткими колоннами, на видимых участках своей подземной системы. Они текли наружу из схваченных известковым раствором башенок.

Вечером у четы Кремер на их fazenda Рока-Китонду. Господин Кремер был долго плантатором сизаля [488] в Восточной Африке. Здесь он возделывает кофе и оливковые пальмы. Он живет с женою в лесу. Они спят в соседнем доме, окна и двери которого защищены. После восстания Пиде [489] арестовала четверых молодых слуг, которые больше не вернулись. «Как раз лучших ремесленников».