Он вспомнил свой край, где старый отцовский дом стоит посреди обширного поместья, занятого русскими. Вспомнилась и семья, о которой он теперь ничего не знает, мелькнула в глазах даже служанка Эрна, которая осталась обижена им… Позорно поднимать белый флаг, но когда грозит опасность голове, можно пожертвовать ушами. «А как же долг перед Германией?» — вспомнил Кандлер. Ради ее возвышения над миром он носился в военной колеснице по чужим странам, предавая все огню и мечу.

Кандлер решил, что надо биться до последнего солдата, как требовал Гитлер от всех немецких командиров. В голове засверлила мысль — биться. Если его часть и не уничтожит заскочивших в заводской поселок казаков, то он выиграет время, подойдут на выручку вызванные им силы, разгромят нагрянувших казаков, и Кандлер станет героем войны, еще один крест украсит его грудь. Он осторожно начал выспрашивать у русского полковника о силах дивизии, осадившей поселок и завод, но Михаил отвечал уклончиво. Кандлер почему-то был уверен, что дивизия Елизарова заскочила сюда для разведки, а главные силы русских где-то еще далеко. Он со злостью и досадой смотрел на молодого русского офицера, который держался спокойно и с таким достоинством. К чувству неприязни примешивался оттенок уважения: у русского много наград, знает немецкий язык, сподвижник Доватора — грозы немецких тыловых гарнизонов, герой Сталинградской битвы.

Мысль Кандлера работала напряженно и в одном направлении — выиграть время. Он боялся обидеть казака-полковника, может придется сдаться, но и не терял надежды на выручку. Что же сказать русскому командиру дивизии? Кандлер потрогал ладонью лоб, вздохнул:

— Мне что-то плохо стало. Извините меня. Прошу немного подождать.

Парламентеров отвели в другой конец коридора, посадили в маленькую комнату на четвертом этаже. Прошел час, другой, но никто не приходил. Парламентеры почувствовали неладное. Чего ждут немцы: хотят выиграть время или оставили их как заложников?

Михаил постучал кулаком в дверь, которая оказалась запертой. Пришел штабной офицер — переводчик. Сказал, что полковнику Кандлеру все еще дурно.

Елизаров взглянул в окно и отшатнулся: к немцам прибывало подкрепление. По улице ползли зеленые танки с черными крестами на броне.

Положение казаков стало тяжелым. Им даже не помогут теперь эскадроны — на улице немецкие танки. Немцы оживились. Кое-кому удалось выбраться из зданий, подбежать к машинам. Танкисты, разобравшись в обстановке, начали палить из пулеметов в окна первых этажей, где засели казаки.

Ожил и полковник Кандлер — прошла дурнота. Он вызвал Михаила, злорадно ухмыляясь:

— Видите, танки — короли войны. Давайте поменяемся ролями. Теперь вам придется сложить оружие. Пишите приказ о капитуляции своей дивизии.

Пальба на улице усиливалась. Трещали пулеметы, рвались гранаты в нижних этажах, дрожали стены, звенели стекла. «Гибнут казаки», — думал Михаил, мучительно соображая, как им помочь.

— Вы, господин полковник, поразили меня, дайте собраться с мыслями, — сказал Елизаров.

— Даю вам десять минут сроку, — засек Кандлер время.

Опять отвели Михаила и Якова Гордеевича в маленькую комнату. Они обдумывали свое положение, решали, какой ход сделать. Написать приказ о капитуляции? Что он даст? Ведь Михаил Елизаров только в голове полковника Кандлера командир дивизии. Если даже приказ о капитуляции появится на свет, казаки не сдадутся. Их девиз — биться до конца.

«Как оттянуть время? — думал Елизаров. — Немец небось сейчас радуется: взял в плен командира «особой казачьей дивизии».

Прошли десять минут мучительного размышления. Опять Михаил лицом к лицу с противником. Злорадное выражение не исчезало с лица Кандлера.

— Ваше решение? — спросил он.

— Если вы не принимаете моих условий, полковник, прикажите проводить нас. — Михаил пустился в рассуждения, чтоб продлить время.

— Вы теперь мой пленник, — перебил Кандлер.

— Нет, я парламентер. Я сам пришел к вам, без оружия, с белым флагом. С древних времен установилась традиция: если человек пришел в стан противника, с ним поступают гуманно, благородно, с уважением и не оставляют его заложником.

— Война и гуманизм несовместимы, — жестко возразил Кандлер.

— В данном случае военная этика вполне уместна. Я в ваших руках. Никакого вреда я не причиню и не в силах повлиять на ход событий.

Михаил старался быть многословным, но Кандлер оборвал его, строго спросил:

— Напишете приказ? Или я заговорю с вами другим языком, — положил он руку на кобуру.

— Что это даст вам? — спокойно спросил Елизаров. — Мои казаки заняли первый этаж. Они будут драться до последнего солдата. Удастся ли вам выйти отсюда живым? Ведь здание подготовлено к взрыву.

Эти слова немного отрезвили Кандлера. Он подумал о своей жизни. Действительно, не придется ли ему протянуть здесь ноги? Он вспомнил подслушанный разговор по телефону «командира казачьей дивизии» о подготовке взрывчатки.

Кандлер сбавил тон, спросил русского полковника:

— Что вы предлагаете?

— Необходимо подумать. Выработать обоюдо-приемлемые условия.

На улице бой разгорался все яростнее. Немцы били по нижним этажам, русские — по верхним. Звякнуло стекло. Повалился начальник штаба, стоявший рядом с Кандлером. Немецкий полковник и Михаил одновременно отскочили от стола и стали у простенка.