— Ничего, пусть заразится его нечистая кровь, — заметил седой украинец.

— Пусть заразится, — передразнил Кондрат Карпович своего друга. — По казацкому уставу (хотя такого устава на бумаге нет) врага надо одним ударом развалить до пояса. А этим клинком тыкву не разрубишь. Получайте наряд — дневальство на конюшне.

— Не согласен, — покачав головой, возразил Яков Гордеевич и взял свою саблю. — Я тоже начальствующее лицо эскадронного масштаба — ветеринарный инструктор, непосредственно подчинен командиру эскадрона.

Старшина тронул себя большим пальцем в грудь, как бы сказав, что он старше, и вышел вместе с другом.

Яков Гордеевич обиделся: он привык обращаться со своим старым другом запросто, такой официальный тон пришелся ему не по душе. Он не оспаривал правоту Кондрата Карповича, согласился вычистить клинок, но хотел только, чтоб с ним его друг не обращался как с новобранцем.

Они зашли в сарай, где были размещены лошади кавалеристов. Яков Гордеевич стал продолжать свою работу — осматривать копыта. Он с удовольствием приговаривал: «Нормально, вполне нормально». Подошел он к коню Кондрата Карповича.

— Ногу, Беркут, — слегка ударял он ребром ладони лошадь под колено.

Беркут поднял ногу. Ветеринар детально осмотрел копыта, ковку.

— Э-э! — протянул он, осмотрев ямку под щиколоткой задней ноги. — Мокрица, товарищ старшина. Для порядку придется доложить командиру эскадрона, товарищ старшина.

— Заладил: «старшина, старшина». Аль имя мое не знаешь?

— По уставу обращаюсь, — кольнул глазами Яков Гордеевич казака. — Вы только что отчитывали меня.

— То при молодых бойцах для примера.

— Вам для примера тоже нарядик пропишут за мокрицы.

— Только скажи, чтоб скорее, — сострил Кондрат Карпович, а то двинемся на немца, тогда не придется отработать.

Пришел командир эскадрона. Яков Гордеевич по-деловому доложил, что осматривает копыта лошадей, что все в порядке, но у одной лошади обнаружены мокрицы.

— Наложить взыскание на всадника. Чей конь? — спросил Михаил.

— Товарища старшины.

— У Беркута? — удивился командир эскадрона. — Как же так, товарищ старшина?

— Маху дал, виновато посмотрел Кондрат Карпович на сына. — Не узрел, что сарайчик теплый, сырость имеет. Вина моя.

За такую халатность предусматривается наказание, — заключил командир эскадрона. — Но повинную голову меч не сечет. Старшина признал свою вину.

— Я тоже признал, — вставил Яков Гордеевич, — однако он прописал мне наряд.

— Простит, — примиряюще сказал Михаил.

— Нет, — категорически заявил Кондрат Карпович, я казак, а не поп, чтобы отпущать грехи. В службе ни родни, ни дружбы, — повторил он свою заповедь.

— Верим, что вы справедливый, но ваш старый друг заслуживает помилования. — Михаил указал на Якова Гордеевича.

— Не уговаривайте, — наотрез отказался отменить свое решение старый казак. — Слово — закон. Если бы с глазу на глаз сказал, то подумал бы, а то сказано при бойцах.

— Ну ладно, Яков Гордеевич, — обратился Михаил к ветеринару — В таком случае и лаю наряд старшине, вместе будете отбывать наказание.

— Вы, товарищ младший лейтенант, — с достоинством сказал старшина сыну, — не гладьте меня по головке. Наряд есть наказание. А с Яковом Гордеевичем мы сами уладим свои дела. Давай клинок, старшина, — уже по-дружески сказал он. — Я наточу его так, что волос рассечет. Оселок с четырнадцатого года держу. А песочек у меня такой, что золотом будет гореть сабля.

Михаил давно наблюдал за отцом. Обидчивый тот, ворчливый, но службу несет исправно. Только изредка Михаил, не задевая его самолюбия, смягчал слишком строгие требования старого казака. Бойцы знали, что Кондрат Карпович суров, но чуток, строгость у него красивая — зря никого не обидит. На фронте, особенно после назначения старшиной, старик не знал покоя ни днем ни ночью. Жил делами эскадрона. Михаил хорошо знал характер отца: не захочет тот отставать от других. И он втягивал его в учебу. Кондрат Карпович, сам не замечая, брался за книги, изучал современное военное дело, осваивал новые уставы. Не покладая рук, учился и сам Михаил. Вечером он готовился к занятиям и командирской учебе, днем занимался с казаками, каждую свободную минуту использовал для чтения военной литературы. Продолжал изучать немецкий язык. Переформировка была длительная. Заново вооружалась кавалерия. Учитывалось, что она будет залетать в глубокие тылы противника, воевать на его территории.

Наступил памятный день — день приема Михаила Елизарова в партию.

До начала собрания Михаил постригся и побрился, надел новое обмундирование. С нетерпением посматривал на часы: казалось, что минутная стрелка движется медленно, как часовая.

Михаил волновался. Сегодня перед товарищами он будет говорить обо всем, что составляло его жизнь. Говорить только правду. Правда суда не боится. Пусть коммунисты сами оценят его жизнь, решат, достоин ли он этого высокого звания члена партии. Собрание началось в одной из комнат штаба. Михаила попросили рассказать автобиографию. Он встал, подошел к столу, посмотрел на парторга. Элвадзе показался ему теперь каким-то иным, более строгим, чем обычно. Лицо парторга было суровым и торжественным. Все сидели вокруг тесными рядами. Собрание было открытым.