— В таком случае я очень удивлюсь.

— Да?

— Очень. Так как мистер Броквей мертв вот уже сорок лет, то я очень удивлюсь, если он что-нибудь скажет, не говоря уже о продлении отпуска младшего служащего.

Он усмехнулся и снисходительно пожал плечами.

— Ну, как бы там ни было… а сейчас почему бы нам не посидеть здесь часок? Что касается меня, то я не могу представить себе ничего лучше, ну, почти ничего лучше, чем сидеть здесь с тобой, пить горячий шоколад с поджаренными булочками, а ты тем временем расскажешь мне о своей жизни. А затем позвонишь в свой офис в Лондоне и скажешь им, что несколько дополнительных дней будут весьма кстати.

— Ммм. — От Джинни не ускользнуло легкое, но явно умышленное упоминание того, как бы он предпочел провести время. И ее испугала сама мысль об этом, потому что впервые в жизни в подобной ситуации у нее появилось намерение отозваться на призыв.

Намерение! Само слово вызвало у нее кривую улыбку — как будто это сжигающее, волнующее страстное желание можно выразить таким слабым понятием. Так что необходимо разыграть комедию. Она встала и лениво потянулась, подавляя слабый зевок.

— О, как бы мне хотелось посидеть здесь, болтая с тобой, Джейк, но я должна идти в постель, иначе засну прямо в кресле.

— Ну, если должна… — Поднявшись, он дошел с ней до двери и остановился, взявшись за ручку. Она посмотрела на него: влажные губы слегка приоткрыты, глаза сияют.

— Спокойной ночи, Джейк. — Ее голос был тихим и, возможно, чуть более нежным, чем она хотела. И может, именно в ответ на это, он протянул руку и его пальцы обхватили ее затылок.

Внутри у нее все закипело. Она уставилась на него широко раскрытыми глазами, сердце бешено забилось, жилка на шее запульсировала.

— Джинни, — никогда еще глаза мужчины не были такими гипнотизирующими, такими неотразимыми, — ты даже не можешь себе представить, как я рад, что ты приехала. — Его пальцы ласкали ее чувствительную кожу, и это движение подействовало успокаивающе.

— Не могу? — Она хотела, чтобы это прозвучало прохладно, нейтрально, но каким-то образом слова трансформировались в кокетливый вопрос, предполагающий, что она может представить…

В ответ он глубоко вздохнул, а его рука опустилась вниз, притягивая Джинни к себе.

— Сомневаюсь, что кто-нибудь может это себе представить.

Будь она благоразумна, она бы потянулась к нему и одарила его обычным, сестринским поцелуем в щеку, уверила бы его, что тоже рада, что ей выпал шанс оказаться здесь, что она никогда и не мечтала… и так далее и тому подобное.

Но в этот момент здравый смысл изменил Джинни Браун. Все ее моральные установки испарились в ту секунду, когда он взял ее за подбородок, поднимая к себе ее лицо. Это была полная капитуляция, ее губы с готовностью раскрылись в приглашении.

Позже, лежа в холодной широкой кровати, Джинни не могла простить или хотя бы понять свое поведение. Она про себя проигрывала эту сцену так, как все должно было бы произойти.

В своей практике выступлений перед судом она выработала точный тон — соглашающийся, дружелюбный, но достаточно беспристрастный. Ей следовало бы сказать: «Я очень ценю возможность подробно изучить американский образ жизни. И всегда буду благодарна твоим родителям».

Это был бы прекрасный подход, хотя в отношении Джейка он мог бы и не достигнуть цели по очевидным причинам. Затем ей следовало бы окинуть взглядом кухню, как если бы она и правда была туристкой, изучающей интересный объект. Потом надо было бы сказать: «Спокойной ночи, Джейк. И спасибо тебе. Спасибо всем вам».

Но конечно, она ничего подобного не сделала и не сказала. Вместо этого вела себя с такой степенью безответственности, что это просто граничило с преступлением: упала к нему в объятия, наслаждаясь его силой, и затем позволила прижать себя к нему, даже обхватила его шею рукой, запустив пальцы в его черные волосы, такие невероятно мягкие и шелковистые.

В первые мгновения, когда его губы — сначала едва касаясь, поддразнивая, а затем наконец настойчиво и властно — покрывали поцелуями ее лицо, нежно касались бровей, щек, когда его руки прижимали ее к себе, она утонула в чувственном наслаждении…

Но сознание вернулось с жестокой поспешностью. Ужас ее поведения вынудил Джинни отшатнуться с отвращением к самой себе. Иначе… как объяснить такое противоречивое поведение? В один момент — совершенно неблагоразумный поступок, а в следующий — оскорбленная добродетель.

Конечно, этого бы не произошло, если бы у нее хватило ума придерживаться своего первоначального намерения пойти спать.

Наконец Джинни искренне вздохнула с оттенком некоторого сожаления и отступила назад. Ухитрилась даже слегка улыбнуться и передернуть плечами.

— Джейк, как я уже давно сказала, мне пора в постель.

В его глазах было странное выражение — непостижимое, но несколько расхолаживающее… Разочарование? Если он испытывает его, то почему это должно ее удивлять? Наконец он заговорил, вынудив ее сообразить, насколько неверно она подобрала последние слова: