Этот длинный день получился для Джона Харпера тяжёлым в физическом смысле, но и удивительно наполненным и благотворным. Чего такого необычного вдохнул в него этот зажившийся на белом свете дремучий русский пастух, Харпер не очень понял сам. Но явственно осознал другое: он, Джон Ли, сын сэра Мэттью, хочет пойти на выпас ещё. Завтра. И, возможно, потом. Вполне возможно, и послезавтра. А вообще ничего необычного в этот день не произошло, кроме набравшейся усталости; но усталость эта была особенной, какой-то удивительно мягкой, безболезненной и даже, пожалуй, приятной.

Беспокоиться Триш начала, когда отец не вышел к завтраку и не появился позже. Кровать его была аккуратно застлана, по старой лагерной привычке; больше никаких следов его не обнаруживалось. Юлик тоже отсутствию тестя немало удивился, но предложил тревогу пока не объявлять, а дождаться вечера, когда ситуация, возможно, прояснится сама собой. Она и прояснилась к десяти часам вечера в виде изрядно подвыпившего тестя-отца и совершенно счастливого Ирода.

— Вы не поверите, я ушёл с Фролом, на весь день, — язык у Харпера заметно заплетался. — И мне это понравилось. Завтра тоже уйду. И буду пасти. Потому что хорошие коровы лучше плохих людей. И… потому что здесь вам не Америка. Вот так! — и прямиком отправился к себе, в избу-пристройку.

Юлик ошалело глянул на жену. Та удивилась не меньше мужа.

— Ты что-нибудь понимаешь?

— Кажется, твой отец потихоньку начинает оживать. — Юлик почесал у виска и присел на скамью у забора. — Всё же мы, как народ, непобедимы. Если деревенский пастух уводит у нас из-под носа английского аристократа, пасёт с ним коров и под финал приключения напаивает самогоном, то это означает лишь одно — русский дух неистребим. А мог бы ещё и покрестить, к примеру. Или денег одолжить. Или подарить корову. Или убить в порыве гнева. — Он улыбнулся и притянул Тришку к себе. — Или сам покончить самоубийством у него на глазах. Чтобы получить достойного свидетеля неудавшейся жизни. Видишь, сколько у нашего народа вариантов? На каком остановимся?

Триш покачала головой:

— Я думаю, это неспроста. Что-то в папе произошло. Внутри него. Долго ждало своего часа. И прорвалось. Потребовалось другое пространство. Новое. Совсем неизвестное. Тут всё, мне кажется, собралось: и лагерь, и мама, и мы с Приской. И ты с Гвидоном. И Ирод. И Ницца… Всё вместе. Вся его жизнь. Только не та, которая должна была стать его собственной. А та, которая получилась чужой и незнакомой. Страшной. Которая не должна была случиться. Но случилась. Понимаешь меня?

— Я понимаю, родная. Я ведь тоже переживаю за Джона. Только знаешь, я очень бы не хотел, чтобы мы его потеряли. Я знаю, куда может завести нормального человека нормальный русский самогон.

— Куда? — подняла глаза на мужа Триш.

— Туда, откуда уже не купишь обратный билет. Потому что кассир тоже пьяный. И машинист поезда. И кондуктор. И с рельс гайки свинчены, потому что из них подходящие грузила получаются. Помнишь, у Чехова? Ну, из тех рассказов, что Приска для лондонского издательства переводит.

— Очень надеюсь, что этого с папой не произойдёт, — на полном серьёзе ответила Триш. — Неужели ты на самом деле полагаешь, что этот старик-ковбой сможет сделать из папы алкоголика? Или если не он, то сама эта его работа.

— Поживём — увидим, — примирительно улыбнулся Юлик, — может, Бог даст, и не сделает…

На другой день Шварцы снова не обнаружили Джона, но уже были к этому готовы. Харпер появился примерно в то же время, что и вчера, и вновь несколько навеселе. Ирод неутомимо вился вокруг него, пытаясь всеми собачьими возможностями выразить благодарность за путёвку в новую жизнь, куда уже определённо был взят. Джон улыбнулся родственникам и, слегка запинаясь, пояснил:

— Я был тут совсем неподалёку, у Масюткиных. Сегодня их очередь была нас вечерять. Фрол берёт меня в помощники. Осваиваю новую профессию. Если будет получаться, Фролка обещал выдать кнут. А у меня получится, я знаю. Буду отныне пастух её величества, — гордо сообщил Харпер и пошёл к себе, оставив дочь и зятя в очередных раздумьях наедине с самими собой.

А потом был ещё один день, и ещё… А вслед за этим истёк сентябрь и начался октябрь с его последней свежей травой и последними выпасами перед тем, как прогнать стадо через Жижу в самый последний раз и в самый последний раз отбахвалить кнутом, после чего отвечерять с теми, кто оказался крайним среди хозяев жижинской и хендехоховской скотины, с их самогоном, капустой и салом, и уйти на почти полугодовой перерыв.

А к наступающему маю, когда пришла пора вновь выгонять стадо на выпас, старый Фрол тихо скончался и был похоронен на хендехоховском кладбище, с самого неприметного края. Хоронили вечером, поздно, трое: сосед, соседка и Джон Ли Харпер. Джон и яму под могилу самолично выкопал, и гроб оплатил. А на другой день пришёл к Гвидону и по-родственному упросил крест сколотить, из крепкого дерева, и табличку приладить: «Здесь покоится пастух Фрол Басманов, хороший человек. 1873–1958». А упокаивали так поздно вечером, потому что днём надо было пасти. Надо, а некому. Кроме нового пастуха. Кроме Джона Ли Харпера, к которому по наследству отошла Фролова работа. И ни у кого из деревенских, что в Жиже, что в Хендехоховке, не было сомнений в справедливости выбора народом следующего пастуха. Настоящего. Умелого. Отзывчивого к людям и коровам. Умеренно пьющего. Незлобливого. Надежного. И уже хорошо проверенного прошлым выпасным сезоном. Так бывший агент МИ-5 и советских разведорганов встал на народное довольствие и помимо пенсии от Советского Союза начал получать ещё и по десять неучтённых рублей с каждого хозяйского двора, имевшего корову или быка.