Том 1. Стихотворения 1906-1920
вернуться

Цветаева Марина Ивановна
Шрифт:

Коктебель, 19 июля 1913

«Как водоросли Ваши члены…»

Как водоросли Ваши члены, Как ветви мальмэзонских ив… Так Вы лежали в брызгах пены, Рассеянно остановив На светло-золотистых дынях Аквамарин и хризопраз Сине-зеленых, серо-синих, Всегда полузакрытых глаз. Летели солнечные стрелы И волны — бешеные львы. Так Вы лежали, слишком белый От нестерпимой синевы… А за спиной была пустыня И где-то станция Джанкой… И тихо золотилась дыня Под Вашей длинною рукой. Так, драгоценный и спокойный, Лежите, взглядом не даря, Но взглянете — и вспыхнут войны, И горы двинутся в моря, И новые зажгутся луны, И лягут радостные львы — По наклоненью Вашей юной, Великолепной головы.

1 августа 1913

Байрону

Я думаю об утре Вашей славы, Об утре Ваших дней, Когда очнулись демоном от сна Вы И богом для людей. Я думаю о том, как Ваши брови Сошлись над факелами Ваших глаз, О том, как лава древней крови По Вашим жилам разлилась. Я думаю о пальцах — очень длинных — В волнистых волосах, И обо всех — в аллеях и в гостиных — Вас жаждущих глазах. И о сердцах, которых — слишком юный — Вы не имели времени прочесть В те времена, когда всходили луны И гасли в Вашу честь. Я думаю о полутемной зале, О бархате, склоненном к кружевам, О всех стихах, какие бы сказали Вы — мне, я — Вам. Я думаю еще о горсти пыли, Оставшейся от Ваших губ и глаз… О всех глазах, которые в могиле. О них и нас.

Ялта, 24 сентября 1913

Встреча с Пушкиным

Я подымаюсь по белой дороге, Пыльной, звенящей, крутой. Не устают мои легкие ноги Выситься над высотой. Слева — крутая спина Аю-Дага, Синяя бездна — окрест. Я вспоминаю курчавого мага Этих лирических мест. Вижу его на дороге и в гроте… Смуглую руку у лба… — Точно стеклянная на повороте Продребезжала арба… — Запах — из детства — какого-то дыма Или каких-то племен… Очарование прежнего Крыма Пушкинских милых времен. Пушкин! — Ты знал бы по первому взору, Кто у тебя на пути. И просиял бы, и под руку в гору Не предложил мне идти. Не опираясь о смуглую руку, Я говорила б, идя, Как глубоко презираю науку И отвергаю вождя, Как я люблю имена и знамена, Волосы и голоса, Старые вина и старые троны, — Каждого встречного пса! — Полуулыбки в ответ на вопросы, И молодых королей… Как я люблю огонек папиросы В бархатной чаще аллей, Комедиантов и звон тамбурина, Золото и серебро, Неповторимое имя: Марина, Байрона и болеро, Ладанки, карты, флаконы и свечи, Запах кочевий и шуб, Лживые, в душу идущие, речи Очаровательных губ. Эти слова: никогда и навеки, За колесом — колею… Смуглые руки и синие реки, — Ах, — Мариулу твою! — Треск барабана — мундир властелина — Окна дворцов и карет, Рощи в сияющей пасти камина, Красные звезды ракет… Вечное сердце свое и служенье Только ему, Королю! Сердце свое и свое отраженье В зеркале… — Как я люблю… Кончено… — Я бы уж не говорила, Я посмотрела бы вниз… Вы бы молчали, так грустно, так мило Тонкий обняв кипарис. Мы помолчали бы оба — не так ли? — Глядя, как где-то у ног, В милой какой-нибудь маленькой сакле Первый блеснул огонек. И — потому что от худшей печали Шаг — и не больше — к игре! — Мы рассмеялись бы и побежали За руку вниз по горе.

1 октября 1913

Аля

Ах, несмотря на гаданья друзей,

Будущее — непроглядно.

В платьице — твой вероломный Тезей,

Маленькая Ариадна.

Аля! — Маленькая тень На огромном горизонте. Тщетно говорю: не троньте. Будет день — Милый, грустный и большой, День, когда от жизни рядом Вся ты оторвешься взглядом И душой. День, когда с пером в руке Ты на ласку не ответишь. День, который ты отметишь В дневнике. День, когда летя вперед, — Своенравно! — Без запрета! — С ветром в комнату войдет — Больше ветра! Залу, спящую на вид, И волшебную, как сцена, Юность Шумана смутит И Шопена… Целый день — на скакуне, А ночами — черный кофе, Лорда Байрона в огне Тонкий профиль. Метче гибкого хлыста Остроумье наготове, Гневно сдвинутые брови И уста. Прелесть двух огромных глаз, — Их угроза — их опасность — Недоступность — гордость — страстность В первый раз… Благородным без границ Станет профиль — слишком белый, Слишком длинными ресниц Станут стрелы. Слишком грустными — углы Губ изогнутых и длинных, И движенья рук невинных — Слишком злы. — Ворожит мое перо! Аля! — Будет все, что было: Так же ново и старо, Так же мило. Будет — с сердцем не воюй, Грудь Дианы и Минервы! — Будет первый бал и первый Поцелуй. Будет «он» — ему сейчас Года три или четыре… — Аля! — Это будет в мире — В первый раз.

Феодосия, 13 ноября 1913

«Уж сколько их упало в эту бездну…»

Уж сколько их упало в эту бездну, Разверстую вдали! Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли. Застынет все, что пело и боролось, Сияло и рвалось: И зелень глаз моих, и нежный голос, И золото волос И будет жизнь с ее насущным хлебом, С забывчивостью дня. И будет все — как будто бы под небом И не было меня! Изменчивой, как дети, в каждой мине И так недолго злой, Любившей час, когда дрова в камине Становятся золой, Виолончель и кавалькады в чаще, И колокол в селе… — Меня, такой живой и настоящей На ласковой земле! — К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры, Чужие и свои?! Я обращаюсь с требованьем веры И с просьбой о любви. И день и ночь, и письменно и устно: За правду да и нет, За то, что мне так часто — слишком грустно И только двадцать лет, За то, что мне — прямая неизбежность — Прощение обид, За всю мою безудержную нежность, И слишком гордый вид, За быстроту стремительных событий, За правду, за игру… — Послушайте! — Еще меня любите За то, что я умру.

8 декабря 1913

«Быть нежной, бешеной и шумной…»

Быть нежной, бешеной и шумной, — Так жаждать жить! — Очаровательной и умной, — Прелестной быть! Нежнее всех, кто есть и были, Не знать вины… — О возмущенье, что в могиле Мы все равны! Стать тем, что никому не мило, — О, стать как лед! — Не зная ни того, что было, Ни что придет, Забыть, как сердце раскололось И вновь срослось, Забыть свои слова и голос, И блеск волос. Браслет из бирюзы старинной — На стебельке, На этой узкой, этой длинной Моей руке… Как зарисовывая тучку Издалека, За перламутровую ручку Бралась рука, Как перепрыгивали ноги Через плетень, Забыть, как рядом по дороге Бежала тень. Забыть, как пламенно в лазури, Как дни тихи… — Все шалости свои, все бури И все стихи! Мое свершившееся чудо Разгонит смех. Я, вечно-розовая, буду Бледнее всех. И не раскроются — так надо — — О, пожалей! — Ни для заката, ни для взгляда, Ни для полей — Мои опущенные веки. — Ни для цветка! — Моя земля, прости навеки, На все века. И так же будут таять луны И таять снег, Когда промчится этот юный, Прелестный век.

Феодосия, Сочельник 1913

Генералам двенадцатого года

Сергею

«Вы, чьи широкие шинели…»

Вы, чьи широкие шинели Напоминали паруса, Чьи шпоры весело звенели И голоса. И чьи глаза, как бриллианты, На сердце вырезали след — Очаровательные франты Минувших лет. Одним ожесточеньем воли Вы брали сердце и скалу, — Цари на каждом бранном поле И на балу. Вас охраняла длань Господня И сердце матери. Вчера — Малютки-мальчики, сегодня — Офицера. Вам все вершины были малы И мягок — самый черствый хлеб, О, молодые генералы Своих судеб!

«Ах, на гравюре полустертой…»

Ах, на гравюре полустертой, В один великолепный миг, Я встретила, Тучков-четвертый, Ваш нежный лик, И вашу хрупкую фигуру, И золотые ордена… И я, поцеловав гравюру, Не знала сна. О, как — мне кажется — могли вы Рукою, полною перстней, И кудри дев ласкать — и гривы Своих коней. В одной невероятной скачке Вы прожили свой краткий век… И ваши кудри, ваши бачки Засыпал снег. Три сотни побеждало — трое! Лишь мертвый не вставал с земли. Вы были дети и герои, Вы все могли. Что так же трогательно-юно, Как ваша бешеная рать?.. Вас златокудрая Фортуна Вела, как мать. Вы побеждали и любили Любовь и сабли острие — И весело переходили В небытие.