Майкл улыбнулся и уткнулся носом в ее затылок, наслаждаясь приятным, сложным ароматом. В этом месте кожа у нее была такая нежная и шелковистая, как облако ее волос, которые в свете камина казались серебристо-золотыми.

Майкл никогда никем не любовался так, как этой женщиной. Отчасти чопорная застенчивость, отчасти изысканная элегантность и сама женская таинственность. Что, ради всего святого, делала эта голубоглазая графиня совершенно одна в этой глуши?

Когда ее пальцы согрелись и стали гибкими, Майкл оставил их в одной руке, а другой рукой обнял ее, коснувшись пальцами округлого изгиба ее бедер.

Он был уверен, что не уснет. Проклятие! Его тело может отреагировать, как тело любого другого мужчины, способного дышать, но он же не гнусная, развратная скотина. Из-за необходимости он вел размеренный образ жизни, и никто, ни одна женщина никогда не вырывала его из собственного простого, упорядоченного мира.

Он заставил себя на полдюйма отодвинуться от Грейс и поблагодарил звезды на небе за то, что она спала и не чувствовала его реакции на свое нежное тело. Майкл проклинал судьбу, которая столкнула их на его дороге, однако не признавала, что он – из разряда людей, ей подобных.

Грейс, черт бы ее побрал, оказывается, графиня.

А он кузнец, и фермер, и бывший скромный конюх. О, и еще беглец к тому же!

Грейс проснулась от необыкновенного ощущения тепла. Странное дело. Она всегда по ночам крутилась и вертелась, в результате чего к рассвету одеяло оказывалось на полу, а она оставалась в одной тонкой ночной сорочке. Сегодня утром ее обнаженное тело согревал толстый слой тяжелых одеял, подоткнутых со всех сторон.

В памяти всплыли события вчерашнего вечера, и Грейс резко повернула голову, чтобы посмотреть, по-прежнему ли мистер Раньер лежит рядом с ней. Вмятина от его головы на соседней подушке подтвердила воспоминания Грейс.

Она перевернулась на спину, попыталась потянуться и мгновенно почувствовала разлившуюся под грудью боль. Грейс замерла, а потом вспомнила свои многочисленные пробуждения за ночь.

Она была удивлена, что вообще смогла заснуть. Всякий раз, когда она просыпалась, Грейс никак не могла понять, где находится, пока до ее слуха не доносились его успокаивающие слова, которые он шептал в тишине. И так продолжалось всю ночь. Он продолжал произносить неиссякаемый поток утешительных фраз и настаивал на том, что она должна оставаться рядом, чтобы он мог передать ее телу тепло, в котором оно так отчаянно нуждалось.

Так было всякий раз… за исключением того единственного раза.

В очередной раз Грейс проснулась ночью, проспав значительно дольше, потому что уже согрелась, ей действительно было очень тепло. И он к этому времени, наконец, заснул. Его руки все еще прижимали Грейс с собственническим инстинктом к своему телу. И она вдруг почувствовала, что он возбужден. Его плоть оказалась прижатой к ней. Это сильно потрясло Грейс, она не подозревала, что мужское тело способно реагировать во сне и, более того, что мужчина мог стать до такой степени устрашающим.

О нет, она не была девственницей. Джон регулярно вступал с ней в супружеские отношения. Это заставляло ее почувствовать себя по-настоящему замужем, защищенной – и дарило ощущение радости, что она могла отдавать себя мужу. Он избавил ее от прошлого спартанского существования на острове Мэн, о котором мало кто знал из ее друзей. Но Джон всегда извинялся за свои желания, и это смущало Грейс. Ей хотелось доставить ему удовольствие, хотелось гордиться. Тем не менее, его слова притупили в ней женскую самооценку.

Мистер Раньер несколько раз коротко вздыхал, очевидно, во сне, и невольно прижимался к ней. «А как это было бы…» Как только ее посетила эта грешная мысль, Грейс изо всех сил безуспешно попыталась выбросить ее из своей головы. В отличие от других дам она всегда проявляла нерешительность в отношении веселых, лихих молодых людей, толпами кочевавших по званым вечерам в Лондоне.

Да, дамы ее возраста, особенно несколько подруг по тайному «Вдовьему клубу», никогда не отступали и принимали вызов по обмену колкостями между полами. Но там, где другие вели себя смело в словах и поступках, Грейс так не могла. Просто это было не в ее характере.

В камине треснула капелька смолы на полене, подняв целый каскад искр к дымоходу, и Грейс сосредоточилась на наступающем дне. Она осторожно села, прижав одну руку к ране, и сморщила лицо, О Господи, неужели вчерашний день мог быть еще хуже? Неужели этот месяц мог быть еще хуже?

Безусловно, все могло быть.

Испытывая дополнительную неловкость, Грейс задумалась, смотрел ли он на нее, пока она спала, когда сам уже встал и складывал ее одежду, которая теперь лежала на кровати. Ну что ж, она не собиралась больше страдать, дожидаясь, когда он вернется и обнаружит ее раздетой в этой кровати. Даже если процесс одевания доставит ей сильную боль. Сцепив зубы, Грейс потянулась за платьем и отметила, что лиф был влажным, но следов крови на нем не было. Наверное, он застирал его, зная, что у нее больше ничего нет. Грейс с трудом сглотнула, ее затопило чувство стыда. Она нигде не могла найти нижнюю сорочку из тонкого батиста и корсет, и мысль об этом ей тоже причиняла боль. Грейс быстрым движением, насколько позволяла ей рана, надела платье и накинула на плечи две шали. И только любимый привычный жемчуг напоминал ей о богатой жизни, которая была у нее до вчерашнего дня. Она никогда никуда не выезжала без него, потому что жемчуг служил материальным доказательством защищенности и свободы от любой зависимости опять от кого бы то ни было.