И это важно: бытовое рассуждение ведется в слое сознания, где живут образы действия внутри образа действительного мира. Эти образы действия, как и образ мира, безусловно, строятся на каких-то основаниях, то есть из более простых образов, которые должными быть истинными. То есть, попросту, должны соответствовать действительности, если мы хотим выжить. Но они живут в разных слоях сознания.

И живое рассуждение живет в разных слоях сознания с научным рассуждением. Проще говоря — это разные вещи или предметы разных наук, только внешне похожие друг на друга.

Причем сходство это такого же рода, как сходство разума и сноразума. Во сне мы часто оцениваем свои действия и решения не только разумными, но и великолепными, а проснувшись, дивимся тому, как могли сочинить такой бред. Сноразум бредит, на взгляд дневного разума.

Однако нечто в нас узнает в сноразуме разум, когда он работает. Это значит, что он и в самом деле разум, только либо искаженный, либо, что более вероятно, работающий в искаженных условиях и в соответствии с ними. Попросту — в ином мире, мире снов.

И это доказательство, что разуму все равно в каком мире обеспечивать наше выживание, он обеспечит его в любом мире, даже если мы совсем не будем узнавать его как разум. И наоборот: даже если мы узнаем свой разум как разум, мы ошибаемся. Наш разум — это лишь приспособление разума к земным условиям, один из способов, каким разум и являет себя. Поэтому бредом является не то, что мы делали во сне, а то, что мы пытались вещать истины о правильном мышлении и чистом разуме, подобно Канту, Гуссерлю и остальным философам, исходя из восторга перед собственным разумом.

Чтобы говорить о разуме, им еще надо овладеть, для чего надо избавиться от очарования того сна, в котором мой разум «знает» земные условия жизни. Иначе говоря, в котором он спит и умно решает земные задачи. Боюсь, проснувшись, мы посчитаем высшие свершения своего земного разума диким бредом…

Однако, как бы это ни было смешно, но сличая разум и сноразум, мы можем увидеть некоторые закономерности, общие для обоих этих проявлений Разума, и так понять его устройство. Соответственно, мы можем сличать и рассуждения, ведущиеся в дневном разуме, с рассуждениями сноразума. Нужно только научиться узнавать рассуждения. Для этого надо учиться спать осознанней, запоминать сны, а потом изучать их. Это часть искусства, которое мазыки называли Ведогонью.

Но начать можно с более простого предмета — со снов разума, именуемых научным мышлением. Оно существует в таком же особом пространстве сознания, как и разум, и в особом образе мира, именуемом научной картиной мира.

Все три вида разума — дневной, или обычный, сноразум и научный, или научное мышление, — это сны о себе в разных мирах. Все они имеют одинаковое устройство, основанное на образе мира, в котором можно двигать образ себя с помощью образов действия. При этом все их образы мира со временем меняются, храня признанные неверными части как сказки. Разница, разве что, в том, что у Сноразума может быть много образов миров, — в соответствии с количеством миров, в которых мы бываем во снах.

Но какие бы миры ни были, разум всюду обеспечивает мое выживание, и всюду использует для этого рассуждение. И что принципиально важно для понимания рассуждения: его нельзя оценить как верное или неверное, пока не поймешь, для какого мира оно строилось.

Понятия, которые мы имеем, далеко не всегда доступны нам во всей своей полноте. Мы каким-то образом умудряемся жить по этим понятиям, использовать их, причем весьма тонко, и не владеть ими. По крайней мере, не владеть в том смысле, чтобы легко и ясно высказывать эти понятия, облекать их в образы. Это наблюдение само по себе значимо и требует обратить на себя внимание.

Первое, что я могу извлечь из него, это то, что понятия живут не в той части или не в тех слоях сознания, в которых я полностью хозяин. А хозяином я почему-то ощущаю себя там, где могу все ясно и просто рассказать, выразить словами. Отсюда рождается ощущение, что понятия живут не в той части моего сознания, где живет речь. Они как бы не воплощены в речь, и мне еще надо это проделать, как будто я творю эти понятия в первый раз, когда их высказываю.

Второе, что бросается мне в глаза — это моя зависимость от слова, будто Логос и в самом деле есть речь.

Однако, я боюсь, что и то и другое — обман.

Когда я начинаю разбираться в тех самых понятиях, про которые только что мог лишь мычать, не в силах связно высказать и пары слов, выясняется, что каждое из них уложено во мне в виде множества отдельных образов, каждый из которых можно назвать воспоминанием. И внутри этого воспоминания все наполнено речью, только не моей, а тех, кто в то время поразил мое воображение, из-за чего я и понял, что это понятие надо иметь.

Иначе говоря, понятия вовсе не беззвучны внутри себя. Они — культурно-исторические образования, то есть сложные сочетания множества образов. Изречь же их трудно потому, что они противоречивы или плохо мною продуманы и осознаны. Просто отпустить себя в самокате и поболтать о каком-то из понятий совсем не трудно. Мы это делаем каждый день, когда треплемся о работе, друзьях, правительстве, деньгах, мировой экономике, соседке по подъезду…