Какая-то из них, использует «мысленные образы», какая-то — понятия. Надо только разобраться и понять, как это действительно устроено и работает. И вдруг — логические единицы!

И больше никакой возможности просто понять и освоить, потому что теперь мы будем долго понимать и осваивать то, что наворотили многочисленные европейские любители делать простое сложным, начиная с Аристотеля…

Как я уже говорил в предыдущей главе, наши философы, пытаясь понять, что такое рассудок и разум, шли за умом не к собственному народу, а к западной философии, считая, что она больше об этом думала, а значит, и лучше знает. Поэтому они пытались понять, что такое рассудок, не наблюдая за собой и не вглядываясь в русский язык, а соотнося русские слова с латинскими, греческими, французскими и английскими именами для сходных понятий. В итоге разум понимался ими как ratio, а рассудок мог пониматься как intellectus.

Поскольку соотнесения эти были, по сути своей, случайными, они могли меняться. И менялись они, иной раз, на свою противоположность, так что «Словарь русского языка» под редакцией Евгеньевой, который, безусловно, не самостоятелен в своих определениях разума, прямо соотносит его с интеллектом, а не с рацио.

Думаю, эту путаницу частично объясняет Владимир Соловьев. Он не оставил полноценного философского словаря, но в девяностых годах девятнадцатого века написал такое количество статей по философии для словаря Брокгауза и Ефрона, что из них составился довольно полноценный философский словарь. В статье, посвященной разуму, он пишет:

«Разум (логос, ratio). — Кроме значения разума как особого вида мыслительной деятельности по соотношению с рассудком, под разумом в более широком смысле понимается существенная для человека, как такого, способность мыслить всеобще, в отличие от непосредственно данных единичных фактов, какими исключительно занято мышление прочих животных.

Такая способность отвлечения и обобщения, очевидно, включает в себя и рассудок, в силу чего в некоторых языках, например, французском, коренного различия между разумом и рассудком вовсе не полагается (raison — raisonnement)» (Соловьев, с. 428).

Отсюда родилось и то заблуждение, что французский век резона, то есть рассудочного резонерства, превратился в русском переводе в Век разума, что очень увлекало души русских мыслителей и подвигало нас к просвещению, а с ним и к революциям. Кстати, современные французские философские словари, вроде словаря Дидье Жулиа, до сих пор плохо различают эти понятия и так и пишут: «рассудок: разум, способность к познанию».

Судя по определению рассудка, Соловьев был в этой части философствования близок к гегельянству и кантианству и уж точно предпочитал понять его, как принято у философов, а не так, как его видел народ. Да и вообще не очень уверенно себя ощущает с этими предметами. Соловьев не просто история нашей философии — влияние его личности на русских философов было слишком велико, чтобы не понимать, что они невольно принимали его точку зрения.

Тем более что Соловьев делает первую попытку в профессиональной русской философии понять значение этих понятий из языка, к сожалению, немецкого…

«Рассудок — разум (в тесном смысле) — два вида мыслительной деятельности человека, которых различие и взаимное отношение понималось неодинаково в тех или других философских учениях.

Независимо от этого, необходимо установить точный основной смысл терминов, что без произвола может быть сделано лишь на почве этимологии и общего сознания.

Так как наши понятия в самостоятельной форме существительных легко поддаются нежелательному гипостазированию, то есть невольному представлению действий и функций человеческого мышления как особых сил или сущностей, то следует более держаться форм глагольных и отглагольных.

Существенное различие двух рассматриваемых понятий видно уже из того, что разумение бывает и без рассуждения; можно прямо воспринимать (vemehmen, откуда Vernunft) смысл чего-нибудь, как это бывает, например, с истинными поэтами, интуитивное разумение которых не только не предполагает, но и исключает рассуждение (в качестве основы их деятельности): о поэтическом произведении, сочиненном по рассудку, говорится только в смысле порицания, как и о научном трактате, внушенном фантазией» (Там же, с. 430).

Соловьев сам болел тем, что подменял философствование поэзией и не слишком любил школу, в смысле классического философствования. Поэтому его доводы кажутся убедительными.

Но на самом деле они обманчивы. Во-первых, он нарушил строгость рассуждения: сличая разум и рассудок, он вдруг противопоставляет у «истинного поэта» рассудочность и интуитивное разумение, не определив, что это такое. Может быть, это и верное соотнесение понятий.

Во-вторых, он совершенно не прав, считая, что «истинный поэт» творит не рассуждая. Как и с научным произведением, «внушенном фантазией», речь идет лишь о форме записи. Рассуждение обязательно происходило, только хороший поэт не выносит его в запись, умея скрыть за строчками. Научный же трактат, «внушенный фантазией», если я правильно понимаю, о чем речь, просто совсем не научный трактат.

Для того чтобы говорить о рассудке и разуме в поэзии, необходимо было обладать более глубоким уровнем самонаблюдения и действительно описывать то, как происходит творчество. Но эти статьи писались для словаря общего пользования, и потому предполагалось, что они должны быть достаточно поверхностными, чтобы их понял читатель. К сожалению, это вело к снижению их философской ценности.

Тем не менее, приведу то, что пишет Соловьев о рассуждении.

«С другой стороны, несомненно, что можно рассуждать без разумения. Вообще мы рассуждаем о каком-нибудь предмете для того, чтобы уразуметь его истинный смысл; следовательно, такое разумение, как действительное состояние мысли, является лишь в конце, а не в начале рассуждения.