«Авторы данного учебника, к сожалению, не смогли провести во всех его разделах одну и ту же символику. Мы старались сохранить за логическими знаками те же значения, которые придавались им в "Формальной логике", однако не везде это оказалось возможным.

Дело в том, что в наш учебник вошло много нового материала из разных областей науки, в которых нередко в символике наблюдается "либеральное разнообразие".

Впрочем, «разбоя» в данном учебнике не так уж много; при этом автор каждой главы оговаривает употребление им символов, если это необходимо» (Символическая логика, с. 7–8).

Эта «наука» даже не пытается внушить нам, что вырастает из логики! Она просто занимает ее место, присвоив себе имя и некоторые узнаваемые черты!

Допускаю, она имеет право на существование. Возможно, математике действительно нужно, чтобы помимо формул в ней и объяснения были записаны не в виде рассуждения, а в виде подобном формулам. Зачем? Ну, возможно, чтобы быстрее схватывать написанное, так сказать, одним взглядом. Жизнь, правда, показывает, что количество ошибок при такой записи растет в той же пропорции, в какой сокращается ее объем.

Да и бог с ним! Бог и с этой кривой логикой. Важно одно: формальная логика не только не имеет отношения к рассуждению, она его вытравливает даже из математики, к которой присосалась!

Мне же нужно именно то, что учит рассуждать.

В сущности, я начал рассказ о рассуждении в логике с того, что высказал ей недоверие. Оговорюсь сразу: не всей. Пока не всей. Пока только той, что присвоила себе это имя одновременно с современной физиологической психологией, укравшей полтора века назад свое имя у науки о душе.

В каком-то смысле я не имею права высказывать свои сомнения и уж тем более — недоверие этой странной вещи, которая называется теперь символической логикой. Просто потому, что я ее не понимаю, а значит, и не знаю. Боюсь, именно по этой причине ее и пропустили в сообщество наук: никто из действительных логиков и философов просто не ощущал права ее не пускать — а вдруг будет уничтожено что-то ценное! Ведь они тоже не понимали и не знали это творение сноразума, прорвавшееся в наш мир, будто чужой дух.

В действительности, сомнения в символической логике и даже предупреждения об опасности звучали неоднократно и из уст очень видных ученых. Думаю, что первым его высказал еще в начале четырнадцатого века английский философ и логик Уильям Оккам. Высказал как предвидение или предчувствие. Возможно, потому, что сам делил логику «на логику терминов, логику высказываний и логику рассуждений» (Апполонов, с. XVI).

Но высказал не в своей «Логике», а сразу в нескольких философских работах как методологический принцип, то есть как основание, из которого должно вырастать точное рассуждение.

Принцип этот общеизвестен под именем «бритвы Оккама» и воспроизводится чаще всего как требование: не следует умножать сущности без надобности.

В действительности это знаменитое изречение или требование не встречается в тех подлинных сочинениях Оккама, которые нам известны. Оно сохранилось лишь в предании. В работах самого Оккама «бритва» звучит иначе. Но чтобы это звучание заиграло, я сначала расскажу о том, как сомневались в символической логике математики. В частности, такой прекрасный математик, как Анри Пуанкаре, умерший как раз в 1917 году, когда естественная наука начала свою кровавую революцию.

Пуанкаре был очень сильным математиком и физиком и даже разработал независимо от Эйнштейна основы специальной теории относительности с ее математическим обоснованием. Но Пуанкаре был не только ученым, он был еще и думающим человеком. Поэтому он писал философские работы, размышляя о роли науки. Одна из таких его работ вышла в России в 1910 году под названием «Наука и метод».

В ней очень много математики и о математике, то есть как раз о том, с чем сращивает себя современная логика. Как видите, Пуанкаре, как и Оккам, думает о методе, то есть о путях и способах движения науки к своим целям. И это необходимо отметить особо: метод — это путь и способ к цели. Следовательно, цель определяет его. Стоит подменить цель, и надо пересматривать метод. Стоит заметить, что в твоей науке поменялись способы, — и ты безошибочно вскрыл заговор: кто-то подменил цель!

Пуанкаре пишет главы о будущем математических наук. Значит, он размышляет о цели, к которой эти науки стремятся. И посреди битвы за чистоту математики, у него вдруг рождаются главы: «Математические науки и логика» и «Новые логики». Они вырастают из опасения, что преподавание математики в Европе к концу девятнадцатого века пришло в нездоровое состояние, которым он завершает предшествующую главу:

«Если вы мне теперь скажете, что методы, которые я пропагандирую, давно уже применяются в лицеях, я буду более обрадован, чем удивлен. Я знаю, что в общем у нас обучение математике поставлено удовлетворительно. Я не хочу, чтобы оно было нарушено, — это меня опечалило бы, — я желаю лишь медленных прогрессивных улучшений. Это обучение не должно подвергаться крутым колебаниям по капризу преходящей моды. Его высокая воспитательная ценность померкла бы в такой буре.