– Я нашла на ней дорогу, – сказала она. – Она начинается в чистом поле и заканчивается в горах. Зачем она?

– Дай, гляну.

Она подвинулась, запах молочных ирисок стал сильнее и ближе. Я сразу нашел черно-синюю дорогу на серо-голубой лунной земле. Дорога была узкая, с Земли на ней не развернуться, а там… Фиг знает.

– Нашел. И че? – спросил я.

– Как думаешь, кто по ней ходит?

– Пока мы с тобой, – хохотнул я.

Она засмеялась, я тоже. Хеппи-энд!!! Точнее, зе хеппенд. Англосаксы – народ-позитифф. Спрашивают, что случилось, заранее намекая на счастливый конец. Или неохота слушать чужое нытье?

Все должно было пойти по-прежнему, но почему-то мне все время не по себе. Я засыпаю, и мне снятся дурацкие сны. Я парю в открытом космосе без гермошлема и вижу перед собой четыре галактических глаза, они вращаются с бешеной скоростью и уносятся черт-те куда. Глаза с виду одинаковые, но я знаю, что это не так. У меня миссия – найти между ними разницу, а я не могу. Я каждую ночь слышу занудный манок – где кроется истина? И выхожу как зомби в черный космический вакуум, где нет ни капли солнечного дождя. Я ищу галактические глаза, а они улетают все дальше и дальше, чтобы затеряться в открытом космосе под музыку «Dire Straits». Короче, миссия невыполнима. Блин!

Лиза

Мишке досталась от дяди коллекция винила и проигрыватель «Вега» с двумя колонками. Они пылились на шкафу до поры до времени, пока Мишка не засунул туда свой нос. Он засунул туда свой нос и подсел на «Dire Straits». С утра до вечера обволакивающий, вкрадчивый тембр Марка Нопфлера. Раз за разом частное расследование по замкнутому кругу черного винила. И Мишка, сидящий на диване с поджатыми ногами. Глаза закрыты, колени под подбородком, голени туго спеленуты руками. Ночь напролет. Без света.

– Что там такого? – спросила я.

Он открыл глаза, его невидящий взгляд проскользнул сквозь меня тихой двухголовой змейкой. Я ждала, он молчал.

– Там не бывает дождя, – наконец ответил он.

– Где?

– В местах, где надо искать истину.

Я представила великую сушь. Ни единого деревца, ни крошечного кустика. Валуны, мелкие камни, выжженная, красная земля, упертая в прожаренное солнцем красное небо. И тихие двухголовые змейки, тянущие самих себя в разные стороны. Как Тянитолкай. Бац! Солнечный удар в чешуйчатую кожицу, змейки сцепились головками и покатились раскаленными свернутыми кольцами. Шурш-шурш-шурш. Прямо к солнечной призме, в которой кроется истина.

– Ты ищешь истину в музыке Нопфлера?

– Нет, – нехотя ответил он. – Там ее быть не может. Просто для каждого свой манок.

– Какой еще манок? Расскажи, – попросила я.

– Потом.

Он закрыл глаза и ушел туда, где нет дождя. Я потопталась и ушла. Гравий шуршал мне след в след, как тихие шаги в «Private investigations» Нопфлера. Я заснула под тихий шорох гравия, вывезенного из мест, где никогда не бывает дождя. Но всегда есть ночное, предгрозовое небо, разорванное тысячевольтным разрядом телеграфного провода.

– Хочешь быть со мной? – шепнула тайна.

Я не промолвила ни словечка, даже не кивнула. Струсила. Прямо во сне. И моя тайна ушла, а я не узнала, какая она. И поняла, что упустила что-то очень важное.

Теперь я думаю о Сашке, а вижу Мишку. Начинаю думать о Мишке, а вижу Сашку. У меня в голове каша, и я не знаю, как быть. Мне позвонил Сашка и стал что-то мямлить.

– Короче, – сказала я.

– Мы с тобой больше не увидимся, – ответил он. Как в кино!

Мне стало смешно. Я уже не плачу, я думаю о лунной дороге, которая начинается и кончается там, где никого нет. Тайна дороги в том, что она не достроена. Значит, по ней не дойти? Как искать свою тайну?

Я решила дождаться Мишку во дворе, чтобы поговорить. И отыскала дорожку, которая никуда не вела. Она набухла мокрой глиной и стала скользкой, как лед. Я дошла по ней до грязного снега, развернулась назад и пошла к грязному снегу, туда, где кончалась дорожка.

– Лиза!

Я оглянулась и увидела Мишкиного папу. Он шел по дорожке из глины, которая теперь вела ко мне.

– Здравствуй! – Он улыбнулся, и глазные морщинки прыгнули вверх.

– Привет! – Я улыбнулась в ответ, и мои глазные морщинки тоже скакнули вверх.

– Гуляешь? – спросил он.

– Вроде того.

– Посидим? – он кивнул на скамейку.

– Посидим, – удивилась я.

Мишкин папа, оказывается, тоже маялся от безделья. Зачем ему я? Но мне вдруг стало приятно, и я улыбнулась опять.

– У тебя мамина улыбка, – сказал он.