Соловей Валерий Дмитриевич
Шрифт:
В-третьих, до сих пор русские революции совпадали с мировыми (или общеевропейскими) системными кризисами. Судя по тревожной глобальной динамике, не станет исключением и новая революция.
В-четвертых, новая волна русской революции окажется революцией низкой интенсивности. По своему физическому и морально-психологическому состоянию наше общество способно на бурные разовые выплески напряжения и агрессии, но не на устойчивую вражду и длительную гражданскую войну. Вспышки погромного насилия, массовые акции протеста, дезорганизация хозяйственной и общественной жизни — да, идущие друг на друга классы и армии — нет. Совсем без кровопускания вряд ли удастся обойтись, но рек крови быть просто не может. В этом смысле витальная слабость русского народа выступает ограничителем масштабов и глубины революции, в частности, революционного насилия.
Однако эта же слабость ставит под сомнение возможность успешного выхода России даже из революции низкой интенсивности. Новая Смута происходит в ситуации русского этнического надлома: впервые за последние пятьсот лет русские перестали ощущать себя сильным, уверенным и успешным в истории народом. Это означает драматическое уменьшение шансов России и русских на повторную «сборку» после очередного приступа Хаоса. Мы не только не знаем, что же «будет с Родиной и нами», но вообще не можем быть уверены, что после новой революционной волны Родина и мы останемся.
В-пятых, даже самая недвусмысленная революционная ситуация не актуализируется, не превратится в революцию в отсутствие силы, способной поднять волну. Здесь к месту вспомнить классическое определение Ульянова-Ленина, указывающее на критически важную
роль «партии нового типа» в деле перерастания революционной ситуации в революцию. Хотя потенциальная революционная ситуация выглядит выигрышной для русских националистов, более того, это вообще самая благоприятная ситуация для русского национализма за всю его историю, у националистов нет ни малейших шансов ее использовать. К своему решающему испытанию они подошли неподготовленными.
ПОЧЕМУ НЕ СОСТОЯЛАСЬ НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ (Заключение)
Книга, которую держит в руках читатель, открывает новую парадигму в понимании русского национализма. Для того, чтобы ее сформулировать, потребовалась самая «малость» — отказаться от интеллигентской презумпции презрения к русскому народу и России и признать их безусловную самоценность. Эта позиция находится вне области науки, она проходит по разряду так называемой дотеоретической аксиоматики. Позитивный взгляд на свой народ, собственную страну и ее историю составляет культурную и психическую норму. И наоборот: их негативизация указывает на культурную неполноценность и психическую ущербность индивида или группы, которые придерживаются подобного взгляда.
Собственно в научном плане мы не создавали никакой особой теории русского национализма, а использовали уже имеющийся теоретический потенциал. Единственное важное концептуальное добавление касается не национализма, а этничности, которую мы трактуем в последовательно социобиологическом ключе. В то время как к изучению русского национализма применены общепринятые теоретико-методологические подходы, в частности, контекстуальный.
Тем не менее соединение старых теоретических знаний с новой для российских интеллектуалов дотеоретической аксиоматикой сформировало такую наблюдательную позицию, с которой открылась непривычная картина. Точнее, старый исторический ландшафт предстал радикально преображенным. В этом и состоит значение любой новой научной парадигмы: известные факты и наблюдения переоцениваются, а прежние выводы, в том числе фундаментального характера, — пересматриваются. В результате перед нами оказывается не старая картина, дополненная новыми чертами, а принципиально новый мир: прежние объекты не просто переинтерпретируются, а преображаются по своей сути.
Применительно к заявленной теме это означает, что русский национализм — в протяженной исторической перспективе и в современной ситуации — оказался вовсе не тем, за что его принимали, и не таким, каким его представляли. В нашей трактовке он не стал лучше или хуже — по мере сил мы старались воздерживаться от ценностных суждений — он стал другим.
По своему объективному (то есть не зависящему от воли и желания людей) содержанию русский национализм самодержавной и советской эпох был антиимперским и — в большей своей части — стихийно, субстанциально демократическим течением. Это легко обнаруживается из его непредвзятого прочтения.
Магистральное устремление русского национализма состояло в попытке гармонизации, непротиворечивого и взаимовыгодного сочетания интересов империи и русской нации. Ведь главным противоречием и одновременно источником внутреннего развития имперской политии в ее досоветском и советском обличиях был не конфликт между империей и национальными окраинами, а конфликт между имперской властью и русским народом. Номинальные правители империи — русские — на деле оказались рабочим скотом и пушечным мясом имперской экспансии. Номинальная имперская метрополия — Россия — была внутренней колонией. И это не русский националистический миф, а верифицированное научное утверждение, авторов которого вряд ли возможно заподозрить в симпатиях к русскому национализму.
Английский историк Джеффри Хоскинг в своей фундаментальной книге убедительно показал, что советская мощь была куплена ценой колоссальных жертв со стороны русского народа[35]. Американский автор вообще называет Советском Союзе «империей наоборот» — государственной конструкцией, где номинальная метрополия ущемлялась и дискриминировалась в пользу периферии, а русское ядро — в пользу этнических меньшинств[36]. И чем могущественнее становилась страна, тем больший объем ресурсов перекачивался, перенаправлялся от ее ядра на окраины. В сущности, сами русские — их сила и жертвенность — и составляли главный ресурс нового строя. Но коммунистическая эпоха лишь наиболее рельефно проявила не ею заложенную историческую тенденцию.