Две темы оказались в фокусе русского националистического дис­курса с середины 2000-х гг.: Россия как национальное государство и возможность национальной демократии. Благо нашлась площадка для общенациональной дискуссии в виде интернет-сайта Агентства политических новостей — наиболее интересного и влиятельного, по экспертным оценкам, политического сайта Рунета. Причем, что ха­рактерно, сайта националистического.

В ходе этой дискуссии симпатии большинства националистов склонились в сторону признания будущей России именно националь­ным государством. В то же самое время резко вырос интерес к перс­пективе ее демократического обустройства. Это поистине тектониче­ский сдвиг в сознании русского национализма, который наконец-то приблизился ксобственному народу. Ведь для общественного мнения национально-государственный, а не имперский, характер России уже давно такой же фундаментальный факт, что и предпочтение демокра­тического устройства, рыночной экономики и ценностей современ­ного общества. В этом смысле мировоззренческая эволюция русско­го национализма с изрядным запозданием следовала за изменением русского мировоззрения вообще. Хотя лучше поздно, чем никогда, хорошо понятно, что у русского национализма в 1990-е гг. просто не могло быть шанса политического успеха. Обветшавшие символы на­ционалистической веры — православная монархия, соборность, об-щинность, мессианизм, особый русский путь и т. д. — страшно чужды актуальному русскому сознанию.

По словам Конфуция, всё в мире меняется, кроме высшей глупо­сти и высшей мудрости. Вряд ли можно отнести к последней паранои­дальные поиски замаскировавшихся евреев и прочих «недружествен­ных инородцев». Эта идея фикс русского национализма выдержала испытание временем.

У националистических конспирологов здесь явно отказывает ло­гика: они не состоянии объяснить, какие политические и материаль­ные выгоды получат «инородцы» от участия в русском национализ­ме, который при всем желании невозможно назвать успешно иду­щим к вершинам власти движением. Более того, упреки в еврейском происхождении — самый распространенный прием внутринациона-листической полемики — носят по существу русофобский характер. Получается, что русские не способны создать даже мало-мальски дее­способной организации, пока за это не возьмется «инородец».

Хотя теоретически еврею, татарину, мордвину и т.д. вовсе не за­казано быть русским националистом, не стоит ожидать их притока даже в самое успешное русское националистическое движение. В данном случае симпатии и антипатии запрограммированы букваль­но на биологическом уровне. Среди симпатизантов лозунга «Россия для русских» подавляющее большинство составляют русские, а также украинцы и белорусы, а вот среди тех, кто относится к нему отрица­тельно и считает фашистским, абсолютно преобладают этнические нерусские.

Другое дело, что этнические полукровки часто оказываются боль­шими роялистами, чем король: стремясь утвердиться в выбранной

ими идентичности, они становятся более националистичными, чем чистокровные националисты. Неспроста, как свидетельствует миро­вая история, полукровки в обилии представлены среди национали­стических идеологов и лидеров.

В общем, сделав значительный шаг в сторону от своей прежней ипостаси — литературоцентичной, политически и интеллектуально неадекватной, организационно беспомощной и психологически за­висимой от власти — русский национализм так и не пришел к новой. Он оказался на полпути между старым и новым, нащупывает пути выхода из кризиса, но не преодолел его. Этнизация русской идентич­ности и русский национализм суть параллельные прямые, а процесс обретения национализмом нового качества чрезмерно затянулся. С уверенностью можно утверждать: на сегодняшний день русскому на­ционализму так и не удалось стать субъектом политики, что ставит под сомнение его способность участвовать в решении судьбы страны в решающий для нее момент.

Глава 14

«НЕТ У РЕВОЛЮЦИИ КОНЦА...»?

Здесь мы значительно расширим контекст нашего исследования и перейдем с твердой почвы фактов в зыбкую область интеллектуальных гипотез и предсказаний.

События последних двадцати лет в России носили революцион­ный характер. Более того, в конце XX в. в стране произошла отнюдь не рядовая, а системная революция. Ее значение вышло за локаль­ные отечественные рамки, хотя явно не дотянуло до исторических масштабов Октября 1917 г. Начавшись как классическая революция сверху (реформы Михаила Горбачева), она переросла в революцию социальную (массовые движения протеста снизу) и политическую (трансформация государственных институтов), а затем и системную (одновременная трансформация экономических и социальных струк­тур и политических институтов).

Название последней русской революции — «антикоммунисти­ческая», «демократическая», «капиталистическая» и т. д. — зависит от вкусовых и идеологических симпатий, но не меняет революционную суть процесса. Значительно более важно, завершилась революция или же нет.

Вообще вопрос о завершении революций представляет серьез­ную теоретическую проблему[16]. Социологи выделяют так называе­мые «слабый» и «сильный» варианты определения финальной точ­ки революции. В слабом варианте революция заканчивается тогда, когда «важнейшим институтам нового режима уже не грозит актив­ный вызов со стороны революционных или контрреволюционных сил»[17]. Исходя из этого, французская революция завершилась втермидоре 1799 г., когда Наполеон захватил власть; Великая русская революция — победой большевиков над белыми армиями и консо­лидацией политической власти в 1921 г. Первая русская революция-Смута, скорее всего, завершилась между 1613 г., когда Земский собор избрал новую династию, и 1618 г., когда, согласно Деулинскому пе­ремирию, поляки в обмен на территориальные уступки прекратили военные действия против России.

Правда, постреволюционное состояние общества нельзя назвать нормальным; оно сравнимо с тяжелейшим похмельем после кроваво­го (в прямом и переносном смыслах) пира или постепенным выходом человека из тяжелейшей болезни. Судя по отечественному опыту, на выздоровление после революции могут уйти десятки лет.

Согласно сильному определению, «революция заканчивается лишь тогда, когда ключевые политические и экономические инсти­туты отвердели в формах, которые в целом остаются неизменными в течение значительного периода, допустим, 20 лет»[18]. Эта форму­лировка не только развивает, но и пересматривает слабое опреде­ление. Получается, что французская революция завершилась лишь с провозглашением в 1871 г. Третьей республики; Великая русская революция — в 30-е годы, когда Иосиф Сталин консолидировал по­литическую власть, а под большевистскую диктатуру было подведено экономическое и социальное основание в виде модернизации страны. Более того, окончательное признание коммунистического режима русским обществом, его, так сказать, полная и исчерпывающая леги­тимация вообще относится к послевоенному времени. Лишь победа в Великой Отечественной войне примирила большевистскую власть и русское общество.

Изрядный хронологический разрыв между «минималистским» и «максималистским» определением завершающей стадии революции логически хорошо объясним. Самая великая системная революция не способна одновременно обновить все сферы общественного бытия, как об этом мечтают революционеры. Самая незначительная револю­ция способна вызвать долговременную и масштабную динамику.

Сильное и слабое определения вполне применимы к русской ре­волюции, современниками которой мы все являемся. В минималист­ском варианте она завершилась, вероятно, передачей власти от Бориса Ельцина Владимиру Путину и консолидацией последним политиче­ской власти, то есть в течение первого президентского срока Путина. Но вот что касается «отвердения» ключевых политических и эконо­мических институтов и, главное, приятия их обществом — вопрос остается открытым.