Главная аналитическая проблема в том, что революции можно опи­сать, но невозможно предсказать. Они всегда неожиданны для совре­менников и чаще всего происходят тогда, когда их никто не ожидает. Перефразируя Михаила Булгакова: беда не в том, что революции слу­чаются, а в том, что они случаются внезапно. Никакие теоретические модели не позволяют предсказать, выльется ли предреволюционное состояние умов в революцию, приведет ли та или иная структурная констелляция к революционной динамике. Революционный харак­тер ситуации выясняется лишь постфактум, когда революция уже произошла. Причем любая революционная констелляция по-свое­му уникальна, или, перефразируя еще одного русского классика, все стабильные государства одинаковы, каждое нестабильное государство несчастно по-своему.

Мы не может предсказать революцию, зато можем с большой веро­ятностью предвидеть государственный кризис. Количественные мо­дели, разработанные американской Рабочей группой по вопросам не­состоятельности государств, позволили точно предсказать более 85% крупнейших государственных кризисов, случившихся в 1990-1997 гг. Но эта же группа оказалась малоуспешна в оценке возможности пе­рерастания кризиса в революцию, что указывает на существенное различие между государственным кризисом и революционным кон­фликтом[29]. Хотя все революции сопровождаются государственным кризисом, не всякий кризис, даже самый масштабный и глубокий, ведет к революции.

Тем не менее результаты, полученные группой, представляют оче­видный интерес для вероятностного прогнозирования российской ситуации. Дело в том, что рабочие модели прогнозирования государ­ственных кризисов строились на основе анализа революций и глубоких революционных ситуаций, произошедших в мире с 1955 по 1995 г. «Вы­яснилось, что теснее всего связаны с политическими переворотами три переменные — тип режима, международная торговля и детская смерт­ность. Тип режима оказался связан с политической нестабильностью неожиданной U-образной зависимостью: демократии и автократии обладали значительной стабильностью, но частичные демократии и автократии подвергались чрезвычайно высокому риску. Страны с боль­шей долей валового национального продукта (ВНП), вовлеченного в международную торговлю, и с меньшей детской смертностью в целом были более стабильны»[30]. Объяснение важности именно этих пере­менных следующее: полудемократии, полуавтократии — нестабильны по самой своей природе; существенное вовлечение ВНП в междуна­родную торговлю требует четких правил игры, уважения к закону, тер­пимого уровня коррупции и сдерживает конкуренцию элит. Детская смертность — обобщающая мера жизненных стандартов. В общем, «относительно высокое значение всех этих переменных сигнализирует о большой вероятности революции»[31].

Однако формулировка «относительно высокое значение» носит туманный характер: высокое относительно чего? Западных стран, развивающихся стран, Африки, самое себя в недавнем прошлом? В России все отмеченные переменные имеют довольно высокое значе­ние. Правда, в конце 1990-х гг. они были еще выше, однако револю­ционного взрыва не произошло.

Применение к России оппозиции «государственный кризис — ре­волюция» дает следующие результаты. Подавляющее большинство независимых экспертов (a ex officio и немалая часть, находящихся на госслужбе или вынужденных демонстрировать корпоративный оп­тимизм) признает, что кризис, в который втягивается Россия, будет иметь для нее самые серьезные и далеко идущие последствия, при­чем не только финансовые и экономические, но также социальные и политические.

Аналитические расхождения касаются оценок глубины кризиса, характера и масштабов его последствий, запаса прочности государ­ства. Некоторые популярные аналитические сценарии с впечатляю­щим реализмом живописуют, как в один далеко не прекрасный день мы с изумлением увидим пустую казну, отказ государства от своих со­циальных обязательств, распад социальной инфраструктуры и апел­лирующие к народным массам, передравшиеся между собой элитные группировки.

В отношении же перспективы революции экспертное сообщест­во занимает агностицистскую позицию[32]. Но так ли она оправдана?

Ведь потенциальный кризис фактически может оказаться революцией. Почему? Рассуждая теоретически, системный и общенациональный кризис предполагает значительную революционную ситуацию. В кон­тексте же неотвердевшего в России постреволюционного порядка (или, другими словами, незавершившейся революции) кризис, потрясший его основы, поставивший их под сомнение, объективно окажется но­вой революционной волной. Ее динамика, характер, глубина, уровень насилия и др. — остаются открытыми вопросами, на которые сейчас можно отвечать только гадательно.

Тем не менее рискнем высказать несколько предположений насчет потенциального революционного кризиса. Во-первых, хотя первотол­чок ему дадут структурные факторы — финансовые и экономические, главенствующее значение для развития кризиса будет иметь уже такая переменная, как морально-психологическое состояние общества и элит. Финансовый кризис — спичка, состояние умов — хворост. Вы­сох он или нет?

Почти треть населения страны (32,5%) выражает готовность к ре­волюционным методам действий для создания более справедливого и эффективного общественного строя. Правда, число людей, пред­почитающих эволюционные изменения революционным, несколько больше (40,4%)[33], но ведь вопросы революции никогда не решались голосованием и формальным соотношением голосов. Хотя потенци­ально революционная позиция этой трети населения не вылилась в актуальные политические действия, само существование значитель­ной и радикально настроенной группы населения свидетельствует о глубинной нестабильности отечественного общества. Для массы лю­дей идея революции не табуирована культурно и приемлема психоло­гически. Выльется ли подобная готовность в революционную стихию? Это как раз зависит от того, найдутся ли у революционной пехоты вожаки и сложится ли революционная констелляция, где одним из главным факторов всегда оказывается поведение элит.

Готовы ли они консолидировано тушить революционный пожар или же разбегутся в разные стороны при первых искрах? Во всех пред­шествующих революционных кризисах разбегались, но такое поведе­ние не обречено повторяться.

Во-вторых, социальный аспект революционного кризиса будет не­разрывно переплетен с национальным, точнее, с русским этническим. Ведь главный социальный вопрос современной России — русский вопрос. Русские составляют социально подавленное и этнически ущемленное большинство страны, социальное и национальное из­мерения в данном случае совпадают. Характерно, что наибольший негативизм в отношении статус-кво демонстрируют как раз левые и националистические настроенные граждане, революционная готов­ность которых выше среднего по стране уровня[34].