В конце представления, которое имело успех, актеры стали выходить на поклоны и всё смотрели туда, где сидели мы с Максимовым. Но его не было. Я со смущением принимал их взгляды и старался аплодировать. Меня провели в ложу дирекции, где в холле сидели актеры и режиссер Яшин и куда с опозданием пришел Максимов. Он был разъярен и стал резко выражать режиссеру свое возмущение по поводу искажения пьесы, где лимоновские тексты заняли, по его мнению, неподобающе много места. Яшин пытался оправдываться, говоря, что он просит прощения за слишком широкое цитирование Лимонова, скандальные тексты которого он ввел в спектакль, стараясь сделать его более острым. Нам предложили выпить, но Максимов резко отказался, и мы ушли с ним в ресторан Дома кино, где улучшили себе настроение. Я убеждал его, что ничего страшного не произошло.

В основном Максимов жил в Париже, и мы с Беллой стали у него бывать всякий раз, когда приезжали во Францию. Володя жил в самом центре города, рядом с площадью Звезды, которую в 1970-м переименовали в площадь Шарля де Голля, на улице Гюго, одной из тех, что, подобно лучам, расходятся от знаменитой арки.

Володя был женат на прекрасной молодой женщине Тане Полторацкой — очень красивой и очень строгой ко многим его друзьям. Беллу и меня она любила и раскрывалась перед нами лучшими своими качествами, в первую очередь гостеприимством. При этом она просто по-человечески жаловалась нам на некоторые черты характера мужа.

Небольшая квартира Максимова была на втором этаже, куда надо было подниматься в крошечном лифте. Квартира была по парижским меркам престижной и хорошо, со вкусом обставлена стараниями Тани. У Володи был свой кабинет, в котором он закрывался, чтобы работать. Но поскольку у него был весьма вспыльчивый характер, иногда мы становились свидетелями своеобразных спектаклей с его участием.

Так было в 1993 году, когда после расстрела танками Белого дома он начал кампанию против Ельцина. Мы же доказывали, что именно Ельцин героически стойко противостоит проискам коммунистически настроенной оппозиции.

В тот раз, когда мы пришли, нам открыла дверь Таня и сказала, что Володя в очень плохом настроении из-за политических событий в России. Он не выходил из кабинета, и оттуда доносились резкие высказывания в адрес Ельцина, как если бы он выступал публично. Между тем стол в гостиной уже был накрыт, и Таня ждала нас к ужину.

Наконец, двери кабинета распахнулись, и оттуда вышел взъерошенный Володя, который, поздоровавшись с нами, продолжал с раздражением говорить о том, что происходит в России. Он метал громы и молнии в адрес Ельцина и его окружения.

Вдруг Белла неожиданно резко и громко, в не свойственном ей стиле сказала:

— Молчите, Владимир Емельянович, вы не понимаете этой ситуации. Ведь если придут к власти сторонники ГКЧП, то это нас будут ссылать в лагеря или вешать, а вы тут, в Париже, как-нибудь перебьетесь!

Володя как-то сник, и мы сели за стол, где наше настроение быстро изменилось к лучшему. Таня была очень рада такому повороту и благодарила нас за своевременный приход в гости.

Возвращаясь к отношениям Синявского и Максимова, нужно сказать, что, если бы тогда, 1977 году, мы заглянули в будущее, то смогли бы увидеть их полемику уже перехлестнувшей через край, что приводило к парадоксальным ситуациям, судить которые можно было, на мой взгляд, только вооружившись значительным чувством юмора. Владимир Емельянович и Андрей Донатович в разгаре полемики в печати начали обвинять друг друга в сотрудничестве с КГБ, что было тогда высшим оскорблением.

Что не помешало Максимову в октябре 1993 года взять в союзники оскорбленного им Синявского и, почему-то присоединив к нему наивного философа-марксиста Петра Егидеса, написать антиельцинское письмо «Под сень надежную закона…» за этими тремя подписями и опубликовать его в «Независимой газете».

Чтобы как-то объяснить смысл этих довольно безумных поступков, могу сказать, что, на мой взгляд, двигало в этот момент крупными писателями русской эмиграции. Они считали, что им, противникам коммунистического режима, всегда стоявшим в оппозиции к советской власти, не пристало и в новейшей истории солидаризироваться с нарождающейся в России властью. Мне кажется, они не хотели потерять в глазах Запада репутацию оппозиционеров, это было для них недопустимо.

Читать российские газеты и журналы становилось интереснее, чем русские журналы, издававшиеся за рубежом, и эти журналы становились просто не нужны.

Но подчеркну: хочу снова поклониться им, этим людям, так много сделавшим для приближения перемен в России.

Позднее, в Москве, Максимов как-то позвонил мне и сказал, что ему нужно поехать в Переделкино по приглашению Булата Окуджавы и он просит меня поехать с ним, чтобы было веселее, тем более что у него машина с шофером от редакции «Комсомольской правды». Он знал: мы с Беллой близко дружим с Булатом. Белла тогда была в Доме творчества в Репине, мы поехали вдвоем. Когда мы приехали в Переделкино, Булат был несколько удивлен нашим альянсом, но принял нас очень хорошо.

В свое время Булат и Володя были в теплых и близких отношениях. В самые тяжелые, напряженные времена, когда органы госбезопасности свирепствовали в нашей стране, Володя продолжал звонить Булату по телефону из Парижа, но не называл своего имени, а начинал разговор просто с вопроса: «Какая у вас погода?». Булат гордился этими звонками и ценил внимание Володи. Но в дальнейшем, после событий октября 1993 года, их политические позиции разошлись и личные отношения напряглись. Поэтому Володя и пригласил меня, чтобы было легче общаться. Я, действительно, старался сменить тему разговора и, кажется, способствовал его смягчению.