– Да кто ж знает, скоропостижно скончался, в минуту. Ну, бывай, пошёл я, не поминай лихом. – Варсонофий пожал локоть соседа. – Юнька хочет заскочить, попрощаться.

Он вышел.

Тренькнул айком.

Роман включил, услышал голос Вьюгина:

– Привет, висв, как здоровье?

– Нормально.

– Береги себя, ты нам нужен здоровым.

Роман вспомнил разговор с Афанасием, случившийся после того, как его подлечили лекари «Триэн», и он смог ответить на звонок.

– Спасибо тебе! – поблагодарил полковник. – Нашли мы ту подлодку, отогнали. Гнали так, что команда надолго этот поход запомнит.

– Как там, на Севере? – спросил Роман.

– Север красив, но не для меня, я другую природу люблю. Поправляйся, навещу тебя через пару дней.

Он и вправду приехал тогда в Псков и долго рассказывал о своих впечатлениях от командировки в Арктику. И орден привёз – «За заслуги перед Отечеством» IV степени.

– Вот, радуйся, Евсеич расщедрился, выписал как секретному сотруднику. Носить не рекомендую, спросят – за что.

Тогда Роман не придал награде значения, но после рассмотрел и проникся. Наградами такого уровня похвастать мог далеко не каждый.

Он кинул взгляд на шкаф в прихожей, где на полке лежала коробочка с орденом. Держать её здесь было опасно, и у него давно зрела мысль отдать орден на хранение дяде Коле Саперавину или деду Митяю.

Стукнула дверь. На пороге возникла Юна, одетая в джинсовый брючный костюм. В глазах её стояли сомнения, вопросы и тревога.

– Мы уезжаем.

– Знаю.

Два взгляда один в один!

Чего она хочет? Смотрит – как дразнит. О чём спросит?

– Можно, я буду звонить?

– Конечно, что за вопрос.

– Я не хочу уезжать!

– Разве отец тебе не объяснил, в чём дело?

– Объяснил, но я всё равно не хочу! – Она шагнула ближе.

Роман поймал себя на мысли, что он мог бы заставить её забыть о его существовании. Либо наоборот – броситься в объятия.

Юна бросилась к нему, обняла, прижалась лицом к груди. Плечи её задрожали.

Он замер, не зная, что делать, осторожно обнял за плечи.

– Успокойся, мы же не расстаёмся навеки. Вы переедете, устроитесь на новом месте, ты найдёшь работу, познакомишься с умным парнем…

– Мне никто не нужен! – еле слышно прошептала она.

– Ты красивая, добьёшься всего. – Роман послал мыслеволевой приказ у с п о к о и т ь с я. – Верь мне!

Она вздрогнула, прислушалась к себе, резко отстранилась. Глаза девушки сухо блестели.

– Никогда больше т а к не делай!

– Как? – растерялся он.

– Я чувствую… ты пытаешься меня успокоить. Не надо!

– Хорошо, не буду, – пообещал он.

– И я знаю, что она тебя не любит. – Юна бросила взгляд на стол, где всё ещё стояла рамочка с фотографией Даниэлы. – Если бы любила – жила бы здесь. Прощай.

Она повернулась к двери, но вдруг метнулась назад, поцеловала и исчезла за дверью, так что он ничего не успел сказать. На губах таял жасминный отпечаток поцелуя.

Лишь позже пришла мысль, что он не спросил, как обстоят дела с коленом девушки, исцелил он его или нет. Хотя, судя по её стремительности, колено её больше не беспокоило.

Через полчаса на лестничной площадке зазвучали голоса.

Он открыл дверь.

Соседи стояли с сумками в руках, все трое: Варсонофий, Нина Александровна и Юна. Оглянулись на него.

– Я помогу, – пробормотал он.

– Не надо, мы справимся, – отказался модератор псковского отделения «Триэн». – Взяли только самое лёгкое, через месяц приеду, заберу остальное. Будь здоров.

– Как нога? – Роман перевёл взгляд на Юну.

– Спасибо, хорошо, – ответила за неё мать. – Танцует по утрам. Говорит, снова спортом начнёт заниматься.

Роман окунулся в глаза девушки и словно умылся родниковой водой. Хотя последним ощущением была печаль. Юна не хотела уезжать, а главное – любила его, и ничего с этим поделать было нельзя.

– До свиданья.

Семья Солнышкиных потянулась к выходу из подъезда.

Роман закрыл дверь, прижался к ней спиной, внезапно почувствовав пустоту в груди. Это была потеря, он снова оставался один, и никакие мысленные уговоры «заниматься своими делами» не спасали. Терять никого не хотелось, тем более что он привязался и к Варсонофию, и к Юне. И хотя он знал её всего ничего и никогда не позволял себе думать о ней как о «естественной компенсации одиночества», отъезд девушки ощутимо ударил по сердцу, заставил тосковать и страдать.