Она выпила:

— Вы меня не осуждайте. Поймите. Конечно, Валентина Викентьевича по-настоящему я не любила. Двадцать восемь лет разницы — не шуточка. А главное, из другого круга он. Познакомились мы случайно. Везла его по вызову. Говорили, как водится. Вопросы у всех одни и те же. Трудно ли женщине на машине? Потом попросил подождать его, долго ездили… Потом нашел меня. Ну, и все остальное. Когда он мне предложение сделал, я испугалась. Потом думаю: года-то идут! А тут возможность жизнь устроить. На машине-то женщине в самом деле не мед. И мужики пристают, особенно пьяные. А пьяных на такси, знаете, сколько раскатывает! Короче, решилась. Думаю, тянуться к культуре буду, постараюсь соответствовать. И получалось. Нельзя сказать, чтобы я его позорила. С дочкой подружилась. Юлька — славная. Мужа бы ей хорошего. Все ничего шло. Да Вадька остервенел. Как увидел меня принаряженной да подкрашенной, будто подменили ему меня. Проходу не давал. Звонит по телефону, на улице караулит…

— Он уже был женат?

Евдокия махнула рукой пренебрежительно:

— С женой они плохо жили.

— А вы?

Она ответила серьезно:

— Как вам сказать? По части тряпок и вообще материального уровня не каждой так удается. Но тяжело. Я, конечно, уважала Валентина Викентьевича. Да этого ж мало. Никогда мне с ним весело не было, не смешно. Все думаю, как бы дурой при гостях не показаться. Я себя дурой не считаю, но у него интересы, дело в руках, уважение… А у меня, — она провела руками по бокам сверху вниз, — фигура одна. Вот я соответствую, соответствую, а потом не выдержу — и к Вадьке, а он простой был и веселый.

— Мне он показался невеселым, желчным.

— Это тоже правда. Повеселится-повеселится и загрустит. «Паршивая у меня жизнь, говорит, Диночка. Работа нелюбимая, жена нелюбимая, с тобой только мне хорошо. Был бы я в жизни лучше устроен, увел бы тебя от костоправа». А я всерьез над его словами не думала. Ну какой он муж! Хорошо мне с ним было — и все. Подло жила, — отрубила она резко. — Но за все нам наказание полагается. Видите, что сочинил, ненормальный! Украл деньги. Да как!

— Он один это сделал?

— Один. Всем доказать хотел.

Лена Хохлова тоже говорила это слово «доказать».

— Да вы что ж считаете, я его научила? Деньги-то мне зачем?

— Но вывезли их из института вы!

— Я! — Она даже хлопнула ладонью по столу с досады. — Я! Если б не это, может, Вадим живой бы сейчас был.

— Когда вы узнали, что Зайцев украл деньги?

Евдокия выпила еще немножко:

— Вечером, перед тем, как погиб он.

— Вы собирались вместе на юг?

— Собирались. Тоже нехорошо задумали… Выезжать решили утром. Машина стояла на даче. Я туда ночевать приехала. А Вадим должен был зайти утром. Но он пришел вечером. Я приехала, машину даже в гараж не завела, оставила во дворе. Вижу: дверь открыта. У него ключ был. Я ему дала, понимаете?

— Вы встречались на даче?

Она кивнула:

— Ну да. Больше там.

— Продолжайте.

— Вхожу — он. Раньше меня приехал. И вижу: выпил. «Что это ты?» — спрашиваю. А он мрачный такой и решительный. Говорит: «Давно хочу сказать, все не решался. Но теперь тянуть ни к чему. Деньги, что из сейфа пропали, я взял». Я помертвела: «Что ты наделал, Вадька!»— «Нужно ж когда-то мужчиной стать. Сколько ты мне будешь шарфиков покупать!» Я ему недавно шарф подарила. «Уедем и, начнем новую жизнь». «Так Ведь поймают!» — «Не поймают». — «Три месяца ловят, а что, поймали? Теперь уже не страшно». Я ему по-хорошему: «Давай вернем деньги, Вадик». Он и слушать не хочет: «Сначала я их сам тратить не хотел, хотел только рискнуть, доказать, что могу, что не боюсь, а теперь зачем возвращать?» Вы себе представить не можете, что я пережила!

Евдокия вынула вторую сигарету.

— Вы не спрашивали, как удалось Зайцеву подобрать ключ?

— Ключ? Он говорил. Снял слепок на пластилин. Хохлова ключ на столе оставила.

— А потом?

— Потом подобрал похожий ключ у старьевщика на толчке, подпилил его немного. Сначала в шутку этим занялся…

— Значит, ключ сделал не Живых? — спросил Мазин.

— Какой Живых? Морфинист этот? Что вы! Разве б Вадим ему доверился?

Мазин вздохнул только. Целое здание рушилось. А сколько труда стоило собрать его, кирпич за кирпичом! Но может быть, Зайцев не сказал ей правды!

— Вы уверены, что все так и было?

— Конечно. Он же мне рассказал. Шутил, шутил и дошутился. Вынул деньги и спрятал в приемник. А Устинов приемник домой попросил. Вадим решил, что все провалилось. Да тут я подвернулась и увезла.

— И Зайцев счел вас сообщницей?

Ей не хотелось говорить об этом. Мазин видел.

— Да. Он меня долго уговаривал ехать на море, но я, нет, конечно. Говорю: «Последнее мое слово. Придумай, как вернуть деньги». Он тогда побелел весь и спрашивает: «А если не верну, донесешь?» Ну что мне сказать? Говорю: «Не знаю, донесу или нет, но у нас с тобой все кончено будет». Тут он расхохотался, как в истерике: «Нет, не кончено! Начинается только. Ты ж моя сообщница. Деньги-то вместе вывозили!»

Она замолчала.

— Что ж вы ответили?

— Я? Выгнала я его.

— И он ушел?

— А что ему было делать?

Мазин подошел к самому главному:

— А вы?

— Что — я?

— Что вы делали после ухода Зайцева?

— Хлебнула вина какого-то. Потом села письмо писать.

— Письмо? Кому?

— Мужу. Дура, конечно. Но струсила я жутко. Во всем призналась, умоляла простить, спасти. Он ведь добрый.

Дело усложнялось. Значит, Филин знал о Зайцеве еще до того, как была найдена машина!