— Подобное притягивает подобное, — добавила она.

Доктор удивлённо посмотрел на неё, на мгновение замер и заулыбался какой-то догадке.

— Я об этом обязательно подумаю, — задумчиво произнесла она, вспомнив о своей подруге детства.

«И я подумаю», — промелькнула мысль в голове доктора.

— Хорошо, — спохватился доктор и деловито продолжил:

— Теперь скажите: кто является автором пьесы? Обычно на афишах рядом с вашей фамилией указывалась группа соавторов, а тут вы оказались единоличным автором. Будучи в бреду, вы обмолвились о некоем режиссёре. Он как-то связан с пьесой?

— Да, — твёрдо произнесла она. — Он и есть настоящий автор пьесы, но только не думайте, что я его обокрала. В сопроводительном письме он сам настоял на моём авторстве. Таково было его условие поединка… Не удивляйтесь. Он вызвал меня на дуэль, а эта пьеса — его шпага.

Внезапно она побледнела и схватила доктора за руку:

— Я всё поняла! Я же им проклята! Понимаете, всё, что творится сейчас со мной — это продолжение его пьесы. Он запер меня в своём театре одного зрителя. Он снова будет сниться, издеваться надо мной… Нет! Только не это! Я с ума сойду! Я не выдержу этого!.. Неужели я схожу с ума? — в ужасе прошептала она.

— Успокойтесь. С ума вы не сходите, хотя бы потому, что душевнобольные подобным вопросом не задаются, — улыбнулся доктор, но какая-то мысль ещё сильнее омрачила её лицо.

— Какая же я дура! Дура! Выкинула бы пьесу — и дело с концом! — в сердцах выплеснула она.

— Вы ошибаетесь. Тогда режиссёр действительно стал бы сниться вам с напоминанием о вашем страхе перед его пьесой. У вас обычный невроз, и лечение тут одно — найти причину страха и перешагнуть через него. Поэтому, в принципе, вы поступили правильно, что решились сыграть эту роль. Просто вы не сумели довести её до конца, оттуда и пошло ваше навязчивое состояние страха… Расскажите всё, что было связано с режиссёром.

Её рассказ получился довольно сумбурный и сбивчивый. Причём, что-то удержало её от точного воспроизведения проклятия режиссёра, и она ограничилась словами: «Наверно, он проклял меня за это».

— Я должен подумать, — отозвался доктор и зашагал по кабинету. — Поговорим позже, — добавил он, выпроваживая актрису.

– 35-

Дверь кабинета приоткрылась и в проёме показалась медсестра. Увидев, что доктор один и разговаривает по телефону, она вполголоса сказала:

— Старушка Богу душу отдала.

Доктор кивнул в ответ.

— Попроси актрису зайти ко мне, — глухо произнёс он, прикрыв трубку телефона ладонью.

Через полминуты актриса уже сидела на диване, а доктор, поблагодарив кого-то, положил трубку на место.

— Я пришёл к следующему, — несколько неуверенно начал он свой разговор. — Вы каким-то образом приобрели удивительную способность, но всё по порядку. В начале спектакля вы зачитывали письмо анонимного автора, как главного героя пьесы. Казалось бы, ничего особенного. Очередная неприятная история, которая могла произойти с любым из нас. Совесть ваших корреспондентов, как правило, была нечиста.

— А человеку с чистой совестью не о чем писать, — парировала она.

— Я не согласен, — более уверенно возразил доктор. — Писать ему есть о чём, но нет потребности в этом. Ему же не надо искать оправдания своим поступкам. К тому же, его переживания вряд ли представляют интерес для драматургии. Совсем другое дело, когда можно взглянуть на себя со стороны и, возможно, переосмыслив свою жизнь, анонимно облегчить душу.

Она усмехнулась, но, вспомнив предложение начальника «облегчать душу преступников», тут же помрачнела.

— Доктор, на моей совести три жертвы, которым я «облегчила душу».

— Какие-то слухи об этом дошли до меня, но всё равно расскажите.

Она пересказала свой разговор с начальником, а доктор, не задумываясь, спросил:

— В жизни вы поступили бы так же, как на сцене, если оказались бы на их месте?

Она кивнула головой, и доктор продолжил:

— Из этого следует, что вы поступили честно, и вашей вины я не вижу…

— Доктор, я одного понять не могу. Допустим, я поступила честно, но я же спровоцировала людей на смерть. Почему вместо дурной славы поднялся ажиотаж вокруг моей особы?

— Не думаю, что в вашей славе есть нечто дурное. Что касается ажиотажа, то он скорее связан с пьесами, нежели с вами. Просто, ваши пьесы позволяли подсмотреть в замочную скважину соседа. Это же так заманчиво, — на чужих неприятностях и ошибках утверждать своё «я». Для слабых натур это лучший наркотик. К тому же, зал просто терялся в догадках: кто же автор очередной исповеди? Многих интересовало: не фигурируют ли они в очередной истории? В каком свете они выставлены напоказ? Одно дело, когда знаешь, что образ вымышленный. А когда есть подозрение, что это твой образ шагает по сцене? А вдруг тебя кто-то опознает, и нечто постыдное станет достоянием гласности? Думаю, что в первых рядах сидели те, у кого были нелады с совестью. Но их любопытство удовлетворялось не всегда. Им надо было снова и снова идти в театр. Любопытство, замешанное на страхе, — вот какие бразды правления находились в ваших руках. Я уверен, что именно страх создавал ажиотаж. Истинных поклонников таланта вы не могли увидеть за этой стеной блюстителей своей репутации. Неудовлетворённость и страх пестовали из этих стражей порядочности заядлых театралов и угодливых поклонников.