– Ого, – сказал я невольно. – Это перелом.

– То-то, – шепнула она. – Сейчас на очереди пираты.

– А что с ними? – спросил я, понял, сказал быстро: – Ого!.. Это вообще целая гора… Подъемная?

– Будем стараться, – сказала она. – Я уже заказала материалы по капитану Бладу и прочим-прочим, так называемым «благородным», хотя любой пират – грабитель и преступник, место ему на виселице.

– Вьется по ветру Веселый Роджер, – сказал я, – люди Флинта песенку поют…

– Вот-вот, – сказала она, – еще и по Флинту… А что это? Похоже на песню!

– Это и есть песня, – сказал я со вздохом. – Красивая и романтичная. Жалко ее будет выбрасывать.

– Если хотим идти в будущее, – сказала она непререкаемо, – мы очень многое должны оставить за спиной. В том числе и романтику.

Я взял ее ладонь в свою и нежно поцеловал тонкие трепетные пальцы музыкантши.

– Рассудительная ты моя, – прошептал я. – Как же я люблю тебя, строгая ты моя инквизиторша…

Она улыбнулась, но не стала отнимать руку, все так же не отрывала влюбленного взгляда от экрана, а я держал ее ладонь в своей и замирал от нестерпимого счастья.

Энн права, чем человек моложе, тем больше и яростнее бунтует. И непримиримее, так как не понимает, «почему существует несправедливость и неравенство», и уверен, что все легко поправить, стоит только захотеть. В этом смысле «вечно молодыми» остаются люди недалекие, а также те, кто даже не пытается апгрейдить сознание, понимание, мышление: болельщики, любители пива и кошек, боулинга, выездов на шашлыки за город…

Они всегда уверены, что в правительстве только дураки, а вот они на их месте бы моментально искоренили коррупцию, поправили законы, а экономика под их руководством вообще взлетела бы ввысь и обогнала все страны мира. На душу, если она еще есть, населения.

Тинейджеры бунтуют, понятно, они еще не понимают многих скрытых причин и потому уверены, что все в мире легко и просто. Все революции делаются людьми молодыми и чистыми, будь это Французская или Октябрьская, но та и другая залили кровью свои страны, а вот под управлением «продажных сволочей и подлецов» страны, как ни удивительно, процветают и без потерь идут в будущее.

Потому романтика пиратов должна умереть, как и сказки о благородных разбойниках. Мир должен становиться все строже и строже, дисциплинированнее и законопослушнее, хотя мне все равно почему-то грустно, но я понимаю уже, что это не «почему-то», а дают о себе знать примитивные инстинкты молодого бунтаря, я все-таки еще в бунтарском возрасте, в моем теле бродят те соки, а в кровь выплескиваются определенные гормоны, что со временем поиссякнут…

Когда титры уползли и зажегся свет, зрители начали подниматься с мест. Я вспомнил, что совсем недавно вставали и начинали ломиться по рядам еще за минуту до конца фильма, но как-то с этим дебилизмом справились, вот так по мелочи и приближаемся к более цивилизованному миру.

Энн явно ждала похвал, я сумел кое-что выдавить одобрительное, все-таки в фильм вбухали семьсот миллионов долларов, компьютерные эффекты на высоте, актеров подобрали звездных, некоторые сцены впечатлили даже меня, хотя я нахваливал за те, которые понравились Энн.

В машине я сказал неожиданно для самого себя:

– Энн, я хочу не только трахаться с тобой, но и спать.

Она поморщилась:

– Грег, это так негигиенично! Кто-то сопит рядом, брыкается, стягивает одеяло… а еще мерзко пахнет.

– А если не мерзко?

– Все пахнут мерзко, – сказала она непререкаемо. – С кем бы я ни спала, второй раз уже не хотелось.

– Но спала?

Она сдвинула плечами:

– Ну, иногда приходилось. В основном по работе.

Я вздохнул, слова не идут, потому что, что могу сказать, это мои желания и мои ощущения, но если любишь, то в первую очередь считаешься с ее желаниями и ощущениями.

Она со снисходительной улыбкой погладила меня по голове, как обиженного ребенка.

– Ты же продвинутый, забыл?..

– Это другое, – сказал я.

Она отрезала победно:

– А вот и нет. Ты доказывал, что у сингуляра не останется этой ерунды, доставшейся от животных.

– У сингуляров будет то, – возразил я, – что мы сами захотим оставить!

– А какой дурак, – удивилась она, – захочет оставить любовь, что всего лишь надстройка над половым рефлексом?

– Я захочу, – сказал я упрямо.

Она покачала головой, в глазах было снисхождение умного человека, уже не женщины, а человека, к человеку глупому.

– Не захочешь. Увидишь, что другие не оставили… и сам не захочешь беловоронить.

Я смолчал, перед каждым из нас одна и та же проблема: как быть бунтарем и конформистом одновременно? Мы решаем ее, бунтуя против родителей и копируя своих сверстников.

Так что да, мы конформисты: одеваемся одинаково, ведем себя одинаково, и если моя ватага плюет на любовь, то и мне проще плюнуть, чем оказаться в одиночестве против всех. Но уж в этом я не отступлю и от любви не откажусь.