— Позрите-ка, пацаны, красный как рак!

Рядом оказалась Валентина Прокопьевна. Она строго отчитала насмешника. Потом подошла к Петьке, слегка улыбнулась, погладила голову, лицо, плечи и застегнула рубашку. Она, видать, не помнила, как вместе с другими бездомниками привезла со станции сюда Петьку.

— Как тебя зовут?

— Крайнов.

— А родные у тебя есть?

— Нет никого, один батька.

Она о чем-то еще спросила и после сказала, чтобы он пришел к ней, она поможет в розысках его отца. Петька не хотел никуда отсюда уезжать, пусть его заберет батька. Надоело бродяжничать, кочевать с места на место, менять разные временные приюты. Везде одинаково, тоскливо и одиноко.

Ждать батьку уже нет у Петьки сил. Здесь околачиваться тоже одна только мука. Вот тогда он сел и тайно сам написал письмо:

Запечатал треугольником, наклеил марку и отправил с поселковыми попутчиками в Котельннчи. Туда ездили на подводах, возили на элеватор зерно из колхоза. Петька попросил доброго человека сдать на железнодорожную почту или прямо в почтовый вагон, чтобы письма ушло без задержки. Ответ все не приходил и не приходил, но веры Петька не терял и ждал со дня на день…

Старые карманные часы по-прежнему отсчитывают замедленное военное время. Пусть они идут скорее, пусть поторопятся, ускорят конец войны, после начнут отсчитывать совсем новое время. Петька хранил часы пуще всякого сокровища, словно от них зависела судьба и сама жизнь. Порой казалось: если часы потеряются, то никогда Петька не встретит больше батьку. Днем он их за пазухой носил, на ночь прятал в кальсоны, зажимал между ногами. Пуговицы на рубахе не расстегивал, чтоб не обнаружить бечевку.

Князь нюхом не нюхал ничего о часах, а то бы обязательно прицепился, и неизвестно, чем все это еще кончилось бы. Шинельку он больше не отбирал, даже не трогал с той первой «темной». Будто примирился, оставил на время Петьку в покое. То ли в самом деле напугался, хотя на Князя это не похоже, то ли по другой какой причине.

Наутро после «темной» Валентина Прокопьевна неожиданно встретила Петьку во дворе, удивленно посмотрела и спросила:

— Откуда это у тебя шишка такая на лбу? Кто это тебя?

— От причуда… — уклонился Петька.

— Ты потри ее, она и разойдется. — Валентина Прокопьевна и не думала охать и ахать, допытываться и докапываться.

Князь Валентину Прокопьевну, видно было, побаивался, подчинялся без препирательств, хотя подобострастия и не выказывал. Со стороны казалось, что она больше всех к Князю придирается. А тому все нипочем. Как ни старался Петька, понять Князя так и не смог. Запутанный тот, словно паук в невидимой паутине, во всем разный и неожиданный. Слышишь, что он говорит, но совсем не ведаешь, что думает, не знаешь, как поступит. Он был постарше и умнее, хитрее других. Взрослые, воспитатели и начальство, с ним не связывались. Больше того, считали своим помощником и часто поручали за остальными приглядывать, выгонять от случая к случаю на разные работы, хотя сам он пальца не приложит, руки не замарает. Иногда Князь исчезал по ночам, даже на проверку не являлся. «Холопы», чтобы скрыть от дежурного воспитателя его отсутствие, клали под одеяло чье-нибудь пальтишко: дескать, он давно почивает, и, мол, тревожить его нельзя. Уходил он с вечера и не появлялся до утра, никто не знал, куда ушел и зачем. Тогда приемышам в спальне свободней дышалось. Даже «холопы» и «холуи» больше помалкивали или своим шалманом в уголке в карты резались, о чем-то трепались. Случалось, спорили, дуясь в «очко» или в «буру», но до драки дело редко доходило. Князь это напрочь запретил. Да и, видать, самим до чертиков надоели гнусные холопьи обязанности. Без Князя им проще жилось.

Приемыши почти ровесники, кому одиннадцать лет, кому тринадцать. Одни выше ростом, другие ниже, есть посильней и послабее. Спать вдвоем на одной койке плохо и неприятно, часто напарники ссорились и дрались из-за подушки, стянутого одеяла. Многие от холода и болезней мочились в постель, обвиняя друг друга. На заборе постоянно висели полосатые матрацы с большими желтыми пятнами, в мороз затвердевали и почти не высыхали. Из полусотни коек обязательно наутро десяток матрацев были мокрые. Князь каждый раз рычал или исступленно орал:

— Кто обоссался, тому спать на голых досках! На такой лежанке Балтийское море не приснится!.. Мне эти ароматы вредят здоровью! Напрудят, падлы, а ты их зловонь нюхай!

Многие действительно спали на досках, «холопы» не давали им матрацы с улицы заносить. Четверо новеньких однажды сбежали от такого стыда, хотя, видимо, болели.

Не миновала эта напасть и Петьку. Было неловко на глаза пацанам показываться. Еще он боялся, чтоб взрослые не узнали, особенно Валентина Прокопьевна. Она женщина, и к тому же красивая. Раньше он таких, может, только в кино видел, а в жизни первый раз. У нее черные волосы, длинные ресницы и голубые глаза. Нет, не должна она видеть полосатый матрац с желтым пятном, который развешивал на заборе Петька. Он выносил свой матрац чуть свет, еще до подъема, торопливо набрасывал на забор и быстро удирал. Напарник по койке, прозванный Соплей, недовольно пыхтел, но молчал. Петька скрывал это и от Князя, тот мог растрезвонить на весь детприемник и не отказал бы себе в удовольствии сообщить об этом Валентине Прокопьевне. В последний месяц она Петра чуть ли не усыновила, хотя сама еще очень молода и иметь детей вроде бы ей рановато.

Да разве она сможет заменить маму? Или хотя бы сестру Ленку? Да никогда!

За ночь напорошило белым пухом, утром глаза слепит солнце, мороз. Снег пушистый, глубоко утоптана тропинка, что ведет к накатанной санями дороге. Оступишься в сторону, завалишься и угодишь по пояс в сугроб, полные валенки наберешь. Успевай вытряхивай, пока снег не растаял.

Петька привык бродить один. Приятелей не было, с Соплей дружить не хотел.

— Крайнов! — окликнула Валентина Прокопьевна. — Приходи после прогулки ко мне.