Вечером Петька снова постучался в канцелярию и спросил, выговаривая с опаской слова:

— На меня запросов еще нет?

— Нет, Крайнов, угомонись, не приходили. Будет — сообщим…

Тут свои ответы, свои дела и свои порядки, некогда каждому растолковывать и объяснять. Вон их сколько набралось, всяких беспризорников, и небось каждый своей судьбой интересуется. Только одному Князю все до балды. Никуда он отсюда не собирается, живет и властвует в свое удовольствие, как зверь в логове. Его не трогают, не тревожат, даже на работу не гоняют. Остальных приемышей почти каждый день перед ужином посылают. На лесозаготовках сучья обрубали, конюшни в колхозе чистили, сараи и навесы сколачивали, пилили и кололи дрова. Печек тут в бараках и домах много. Для кухни готовили отдельную поленницу, по пять связок за день съедает. Топка под котлом в прачечной и того больше заглатывает. Все сами делали, варили, мыли, стирали. Девчонок сюда не привозили, для них в другом районе, кажется в Котельничах, открыт детприемник. На подневольных работах Князь в сторонке, «холопы» тоже потихоньку сачкуют, «холуи» в пристяжке с другими, а вкалывает, конечно, одна «падла».

Сноровки у Петьки никакой. Мало что умел, ничему толком не научился. Частенько силенок и ловкости не хватало, но он не симулировал, ни разу не отказался, больным да хворым не прикидывался.

Детприемник от поселка стоит на отшибе, ворога и калитка не запираются, всегда настежь открыты. Прежде, говорят, была охрана, но потом сняли, и теперь гуляй себе, как ветерок в поле, когда и сколько хочешь.

Высокий деревянный забор во многих местах поломался. Три двухэтажных бревенчатых дома и один кирпичный, с двумя подъездами каждый, выстроены, наверное, лет сто назад. Одни говорили, что для сплавной конторы, потому как недалеко река Вятка, другие утверждали, что для лесопромышленной канцелярии. Барак для воспитателей и служащих поставили недавно, наверное в начале войны. Между досками засыпали опилки. Двери низкие, завалинки высокие по всем четырем стенам, окна широкие и всегда с открытыми форточками, откуда выходил слабый пар. Внутри длинный коридор. В угловые комнаты вели отдельные входы, там и жила Валентина Прокопьевна.

На территории приемника росли высокие сосны, несколько толстоствольных берез и широкие ели. За деревьями всегда просто спрятаться, если захочешь. Тут курорт надо бы открыть, а не содержать подобранных отовсюду оборванцев. До войны, рассказывали, стояла воинская часть, потом в полном составе она снялась и ушла на фронт. Тогда на первых порах разместили беженцев из Молдавии, а после открыли госпиталь, но вскоре перевели в Киров. Потом решили поселить детприемник. Помещения высокие и светлые, в каждом по одной-две круглых голландки с облупившейся черной краской. Стены тоже ждали новой побелки.

В спальне приемышей — как сельдей в бочке, толчея. После ужина, перед сном, отыскивали место у голландки, развешивали на проволоке промокшие манатки, сушили кому как придется. Всей ораве места не хватало. Для Князя и «холопов» привилегия, никто на уготованное не позарится. «Холуи» усердно стерегут их пожитки.

С Петькой Князь затаенно хитрит, словно сквозь или мимо смотрит. Еду и пайки, как у других, у Петьки не отнимали и вроде бы вовсе от «падлы» отлучили. Caw по себе живет Петька, рано или поздно все равно сбежит отсюда. Петьке привычно, и до войны он подолгу не жил на одном месте.

Для взрослых переезды одна морока. Они суетятся, нервничают и обязательно чем-то недовольны. Мама каждый раз, собирая вещи, невесело говорила:

— Снова да ладом мытаримся… Из квартиры в квартиру переезжать — все равно что пожар пережить, из города в город — как землетрясение испытать…

Мама, конечно, преувеличивает, потому что одно дело стихия и совсем другое — новый переезд. Никакого бедствия нет, а просто вещи пакуются и укладываются в чемоданы, грузятся узлы в кузов машины. Петька усаживается поудобнее на них и едет на самом верху. Смотрит оттуда вниз, и дух захватывает, вся улица как на ладони. Мир на асфальте маленький, напоминает игрушечный, и всем встречным хочется крикнуть:

— Мы переезжаем!

Переезжали часто, Петьке даже не счесть и не запомнить, сколько раз. Батька всю жизнь военный, значит, ему положено переезжать из одного места в другое. Мама поэтому так нигде и не работала. Ленка как-то насчитала, что за свою учебу сменила три школы, а Петька пока еще одну. В первый класс пошел он в Виннице. Отвели его в старую белокаменную школу и передали учительнице. Город запомнился асфальтом, лопнувшим на тротуарах, в трещинах которого росла травка, на улицах много высоких и густых деревьев. Квартира помещалась в старом особняке, в глубине немноголюдного квартала. Четыре почти ничем не обставленные комнаты каждому шагу гулко откликались. А если открыть все двери, то Петька может устроить азартные скачки, прыгать верхом на венике, подгонять себя узким кавказским пояском и кричать во всю глотку:

— Ура!

Лишь бы Ленка не заявилась, а то испортит всю радость.

В школе совсем не так. Петьке там скучно и неинтересно. Уж очень муторно сидеть не двигаясь до звонка и смотреть только вперед, на доску и учительницу. А ему хочется посмотреть назад и по сторонам. Но вертеть головой не разрешают, обязательно сиди только смирно, положи на парту руки и слушай. Еще Петьку заставляют бессмысленно выводить палочки и кружочки по косой линейке в новенькой тетрадке. Как он ни старался, а ровно не получалось. Куда проще и забавней кляксу на тетрадку посадить. Чернила плывут и растекаются, замазывают все ровные и косые линии. Батьке жаловались по телефону, маму вызывали в школу. Петьку водили к директору и завучу. Каждому из них он давал обещания быть послушным. Они в один голос ставили в пример ему Ленку, называли ее передовой отличницей. Если бы Ленку не перехвалили, она не стала бы, наверное, такой зазнайкой. Петька в этом был уверен. С горем пополам он одолел первый класс, а во втором уже учился на новом месте, в другой школе, потому что снова переехали. Батьку перевели в небольшой военный городок Белоруссии, что совсем рядом с границей. В проходных стояла охрана, было много красноармейцев и командиров. Пускали за ограду по особым пропускам. Ребят знали наперечет и пропускали свободно. Школа вроде бы поменьше и лучше, чем в Виннице, но и здесь на уроках Петьке тоже нудно и неинтересно. Учился по-прежнему нехотя, еле-еле закончил второй класс. Сдал кое-как переводные испытания, но по арифметике все же оставили на осень. Арифметика не нравилась. Цифры хуже всяких букв, а слова лучше всяких чисел. Хоть бы не было этой осени, даже лета не надо, а сразу бы из весны перескочить в зиму, все бы забыли про осенние испытания и арифметику, сразу бы посадили Петьку в третий класс.

Теперь-то определенно батька не даст поносить свои карманные часы, хотя раньше пообещал. А вот Ленке он подарил наручные часы…

…Еще, кажется, глубокая ночь и до рассвета есть время поспать, а Петьку уже тормошат и спешно будят. По комнате бегают мама с Ленкой.

На улице страшно грохочет. Вспыхивает зарево, и все вздрагивает, словно по земле беспорядочно бьют тяжелой кувалдой. За окном рассвет смешался с дымом, огнем, копотью, пеплом. Напротив через дорогу торчат трубы печей, похожие на вздернутые дула пушек. Мама в старом халате бегает по комнатам как сумасшедшая, не понимая, что делать и за что хвататься. Следом за ней неотступно бегает Ленка, плача от страха и не отпуская мамин халат. Волосы у них распущены, на Ленке почему-то нарядное платье с кружевами и оборочками. Наверное, с испугу или спросонья накинула. Сейчас это платье выглядит некрасиво и нелепо. С каждым треском, визгом или взрывом снаряда Ленка безумно кричит. Мама бросала какие-то вещи в чемодан, высыпала из саквояжа украшения.