Пологий берег Кинельки усеян низкими квадратными, с одним оконцем, деревянными банями на одного хозяина. По субботам или воскресеньям полюгинцы таскают из речки ведрами воду, заливают в котлы и бочки, раздувают огонь в топке, и валит дым из всех дверей. Папка тоже срубил ладную баньку. В половодье иногда ее затопляет, но к лету солнце просушивает. Как обычно, еще засветло идут к бережку с вениками. У мачехи уже все натоплено и готово. Горячий воздух кожу обжигает и мешает Фаткулу дышать. Папка привык, ему все нипочем, хлещет дубовым веником, аж брызги летят. На полке долго не усидеть, не выдержать жары. Кончики ушей и носа, кажется, сгорят, и кожа начнет лопаться. Фаткул бегает и прыгает, а папка еще да еще чуток поддает. Фаткул присядет на земляной пол, отдувается, а тот, знай свое, кряхтит и пыхтит от удовольствия, и хлесть-хлесть-хлесть… Когда папка уехал на фронт, то по выходным в баньку водила мачеха. Мочалку намылит до пушистой пены и давай сама тереть да натирать Фаткулу спину, плечи, ноги. Руки ходуном ходят, а она, смеясь, приговаривает:

— Потерпи, сыночек миленький… Ох ты, мой татарчонок… Ах ты, мой раскосенький…

Он терпит и молчит, потому что приятно. Но всякий раз почему-то в бане спать хочется. Так бы и склонился, улегся бы в корыто и тут же заснул сладким-пресладким сном. Мачеха голову моет, мылом по волосам гладит и все посмеивается себе:

— Ослеп ты там, поди, у меня, сынок? Потерпи еще малость, потерпи…

— Терплю… — отзывается Фаткул.

— Глаза поест-поест, да и очистит, — успокаивает она. — А они во-о какие у тебя чернущие, никак не отмываются… Мне бы твои глаза…

Мыться с мачехой Фаткул стеснялся, поэтому молчал и подчинялся ее воле. Она прижмет к себе покрепче, чтобы не выскальзывал из рук, или зажмет между ногами и будто плотным шелком окутает. Фаткул пошевелиться не смеет, руку поднять боится. А она ничего не стесняется, моет без устали, потом ополоснет водой, протрет ладошкою глаза, шлепнет по заднице и выпроводит в дверь одеваться. Сама выскочит в полутемный предбанник, поможет в чистом белье разобраться и назад бежит допариваться, домываться. Накажет Фаткулу, чтоб не бродил попусту, а скорехонько-прямехонько домой спешил и присмотрел за братом. Его она еще раньше помоет и отнесет в постельку. Распаренный и усталый после банного крика, Вовчик спал в своей зыбке беспробудно. Папка с фронта писал, что очень соскучился о полюгинской баньке.

Перед самой войной мачеха ходила беременной. Она маялась тошнотой, часто тихо вздыхала, поглаживая большой живот. Папка тогда с ней, как с больной, обращался, не велел тяжести таскать и низко нагибаться. Однажды рано утром мачеха громче обычного охала и стонала. Папка сбегал за совхозной легковушкой и отвез мачеху в больницу. Через неделю в доме появился новый человек, крохотный и пискливый. Фаткулу с трудом верилось, что он живой, а не игрушечный. В первые дни, когда дома никого не было, Фаткул подходил близко к кроватке, с опаской дотрагивался до его щек, лобика, подставлял к рукам свой палец, и тот беспорядочно цеплялся, морщился и сопел. Смешно было наблюдать за ним.

— Это твой братик, — слышится голос мачехи. Фаткул неопределенно пожимает плечами, кивает и соглашается.

Дня через два папка степенно спросил:

— Ну, как, Фаткул, назовем его? Каким именем предлагаешь?

Фаткул долго не раздумывал, сказал сразу. Мачеха молчала. Папка, расхаживая по избе, долго о чем-то рассуждал, потом солидно сказал:

— У меня возражений нету. Владимир у нас в стране известное имя, многих знаменитых и великих людей так звали…

— И пусть будет по-ласковому Вовчик, — добавила мачеха.

Каким Вовчик приходится братом, родным или двоюродным, — спросить Фаткул так и не решился, а самому рассуждать пока ума не хватало.

Папка редко брал на руки Вовчика, все боялся, что уронит или не той хваткой возьмет. Целыми днями Вовчик лежал в зыбке, размахивал ручонками, хватался за развешанные цветные тряпочки, изредка смеялся и булькал голосом, но чаще во все горло кричал, словно кого-то подзывая. Папка вбил в потолок новый крюк, на котором покачивалась старая зыбка, обшитая чистой материей. В этой зыбке раньше нянчили Фаткула. Когда он подрос, зыбку спрятали в чуланку, вещи принято было в доме хранить, а не выбрасывать. Под зыбкой папка привязал длинную мягкую веревочку. Можно сидеть на табуретке, держать в руках книжку, читать или листать, раскачивая ногой зыбку.

Братья были совсем не похожи друг на друга, один черный и раскосый, а другой, наоборот, светленький, как солнечный зайчик с голубыми глазами. Может, с годами он тоже потемнеет? Но Фаткул все равно будет относиться к нему по-братски.

От мачехи известия в детдом приходили грустные, беспокойные. Уж очень она волнуется за Фаткула и Вовчика, как им там, вдалеке от нее, живется и не нуждаются ли в чем? Все письма проходят через руки завуча. Она сама диктовала Фаткулу, как мачеху успокоить. После того случая в коридорчике раму окна заколотили гвоздями и установили строгий надзор. Проникнуть в младший отряд стало невозможно. У каждой двери Карлуша посадила дежурных, самых верных подхалимов и фаворитов. У нее были свои приближенные, по нескольку человек из старших отрядов. Им она доверяла особо важные поручения. Называли их в детдоме «активистами», и они больше всего ловчились на доносах. Теперь Фаткул встречался с Вовчиком лишь в уборной, после обеда, перед мертвым часом. Холодно, муторно и боязно стоять у щелей перегородки и ждать, когда брата выпустят. Но вот он резво уже бежит в накинутом пальтишке, торопится, чтобы не опоздать. Наконец-то свернул к уборной. Фаткул отдал ему хлебушек, и Вовчик с удовольствием стал есть, тщательно слизывая языком тонкий слой свекольного повидла и помалу откусывая. Он старается не уронить на пол ни крошки, у рта держит ладошку и молча жует. Протягивает Фаткулу корочку и говорит:

— Н-на…

— Нет, я не хочу…

Активистов нет, прятаться не от кого. Кто-нибудь придет, посмотрит с жадностью, попросит:

— Поделись?

— Братанчику принес, не моя пайка…

Пацаны понимают — святое дело, не выманивают. Вовчик жует долго, изредка поглядывает на брата. В уборную заскочил остроносый новенький, только вчера подстриженный наголо. Он был узкоплечий, длинный, на голову выше Фаткула, с большими красными ладонями. С ходу выхватил у Вовчика пайку. Фаткул на него сразу кинулся: