— Сколько у тебя тут вышло? Ага… хорошо, хорошо… Давай, давай, Ванек, стругай, у тебя, однако, получается. По-стахановски можешь, если еще поднажмешь. Поднатужься, однако, постарайся процентов на триста-четыреста… — Он смотрит на Уно снизу вверх через мутные очки и вдруг удивляется: — Ну и вымахал же ты, однако, ростом, Ванька, дылда дылдой, а физиономия — как у дитеночка, и ума, видать, столько же…

Улыбается он редко, шутить не любит да и не умеет.

Мама уважала мастера Игнатия и просила Уно слушаться его.

— Уно-мальчик, этот мастер самый важный твой учитель, — говорила она, — он из тебя делает человека.

Она несколько раз приходила на механический. У немногих родители жили в Туранске, большинство ребят были приезжие и сироты.

Полину Лазаревну мама откровенно побаивалась за строгость и внешнюю суровость. Не обращалась к ней, не разговаривала, сторонилась комиссарши, чувствовала, что поговорить не сумеет, слов нужных не найдет. Мама всегда была очень стеснительной и деликатной.

Теперь она мало спала, переживала и вздыхала, каждый день ждала вестей с войны. Письма от отца уже приходили с передовой. Он не попал в одну воинскую часть с сыновьями, хотя сообщал, что находится где-то недалеко от них. Мама волновалась и заходила на почту два раза в день, в обед и после работы. Почтальону до их кордона идти далеко.

На третьем году войны мама перестала заходить на почту. Летом ей вручили конверт, в нем были два письма на бланках, и от руки заполнены просветы.

Тут же, на почте, ей прочитали и, как могли, стали утешать.

Две похоронки держала она в руках…

«…погибли смертью храбрых…»

Убиты Хари и Георг.

Дома мама плакала, смотрела куда-то вверх и молилась, положив католический молитвенник на колени. Она гладила ладонью обложку и еле заметно шевелила губами.

Теперь почту мама обходила за несколько кварталов, выбирала совсем другую дорогу. При встрече отводила взгляд от почтальонов, словно они были виноваты в ее горе.

Осенью на работу маме принесли опять казенный пакет. Она догадалась, но отказалась верить этой бумаге.

Погиб Арво.

Люди понимали, что беда хуже всякой болезни. Приказом по швейной мастерской маме оформили «краткосрочный отпуск по семейному несчастью», но она не захотела оставаться наедине со своим горем. Похудевшая, сгорбленная, несчастная, она смотрела на Уно рассеянно и с жалостью. Подолгу молчала, не разговаривала и молилась за сыновей. Один раз спросила Уно:

— Уно-мальчик, а где этот Курск?

Там, на курской земле, были могилы ее сыновей. Уно показывал ей географическую карту. Она внимательно разглядывала, слушала и кивала головой. Но карта для мамы так и осталась тайной грамотой. Она не понимала, что такое там нарисовано и для чего людям нужна карта, но брала географический атлас в руки, смотрела на него бессмысленным взглядом и молилась.

С этого дня обыкновенный географический атлас заменил ей молитвенник.

Осенью выпал снег, но вскоре растаял. Потом застыло, некоторое время держался гололед, наконец пришла зима и навалила сугробы снега.

Мама к этой поре совсем перестала спать. Садилась в изголовье кровати Уно и молчала, смотрела на сына. Глазами она что-то говорила, понятное только одной ей, но слов вслух не произносила. Уно очень хотелось утешить, залечить ее глубокую боль, но он тоже молчал. Только раз мама погладила волосы Уно и сказала:

— Уно-мальчик, даже за самые страшные грехи не можно иметь такое ужасное наказание… Уно-мальчик, почему бог так немилосерден к нам? Почему посылает он такие страдания нам и мучает меня? Разве мы и дети наши в чем-то провинились? Только дьявол может так жестоко возненавидеть меня. Это очень несправедливо… Уно-мальчик, помолись за нас всех, тебя должны услышать…

Уно не умеет молиться, но сейчас готов на это ради мамы. Мама догадывается, она многое понимает:

— Спи, Уно-мальчик, во сне это приходит лучше.

Впервые за много месяцев поздно вечером в дом постучалась почтальонка. Уно еще не успел заснуть.

Она принесла письмо из госпиталя. Письмо было написано чужим почерком. Сообщали, что в госпитале умер отец.

Мама окаменела.

Почтальонка плакала, у мамы уже не было слез. Молча просидели всю ночь. Утром втроем пошли в Туранск.

Весь город уже знал о новом несчастье в семье Койтов. К Уно подходил мастер Игнатий, несколько раз смотрел поверх очков и молчал. Переминался с ноги на ногу, пальцем отозвал подальше от шума и негромко сказал: