— Из-за меня. Когда мы арестовали дочь, он почувствовал, что не выполнил отцовский долг. Дочь покончила с собой в тюрьме. Олмстед пошел домой, засунул в рот дуло пистолета и нажал на курок.

— Это доказывает, что он был таким же нестабильным, как его дочь, — тихо сказала Грейс. — Но ты чувствовал себя ответственным за случившееся.

— Я и был ответственным. Мне нужно было вызвать психологов и позволить им заняться этим делом. Вместо этого я начал давить на слабые места в ауре Олмстеда, пока не получил ответы на свои вопросы. Еще одно закрытое дело одинокого волка.

— Раскрывать правду было твоей работой, — все так же тихо проговорила Грейс.

— Конечно. Просто два плохих человека покончили с собой, потому что я был так хорош в своем деле.

— Да, это очень плохо. Но ты тут не причем. Одна из этих двоих убила человека, а второй хотел скрыть ее преступление. Ты не отвечаешь за их действия.

— Возможно, не формально.

Грейс махнула полупустой бутылкой воды.

— Попридержи коней, Мэлоун. Ты не виноват ни формально, ни как-то иначе. Ты использовал свой талант, врожденную способность, которая является частью тебя, как зрение, слух или осязание, чтобы сделать свою работу и принести в этот мир правосудие.

— Я уже говорил, что плохие парни, как правило, были сломленными неудачниками, а я давил их, как каток.

— Не вижу в этом ничего плохого, — гнула свое Грейс. — Они были преступниками, правильно? Просто им не повезло столкнуться с тем, кто мог видеть сквозь их ложь. — Она замолчала и поставила бутылку с водой. — Но я понимаю, почему ты почувствовал, что должен оставить полицию.

— Да?

— У тебя глубоко заложен инстинкт защищать и оберегать. Это часть тебя. Но, как я постоянно повторяю, ты безнадежный романтик. Ты хочешь играть честно. Работа на «Джонс и Джонс» дает тебе такую удовлетворенность. Ты выступаешь против преступников, которые обладают талантами, равными твоему. Теперь ты охотишься на равных условиях.

— Для меня это самые настоящие джунгли.

Грейс улыбнулась:

— Хорошо сказано.

На следующий день Лютер предложил закрыть ресторан на несколько дней. Петра с Уэйном не возражали.

— Можем взять отпуск, — сказал Уэйн. — Некоторые туристы уже начали меня раздражать. Думаю, я утратил гостеприимный дух острова.

— Та же история, — согласилась Петра. — Давненько мы не брали отпуск.

Шел четвертый час — временное затишье после обеда. Все они собрались на кухне «Радуги». Грейс смотрела на эту троицу и вдруг почувствовала необъяснимый импульс.

— Думаю, я нашла сегодня кое-что важное в секретных архивах «Джонс и Джонс», — сказала она. — Это длинная история. Может, поужинаем сегодня вечером, и я все вам расскажу. Хотелось бы услышать ваше мнение до того, как я свяжусь с Фэллоном Джонсом.

Петра улыбнулась и похлопала Лютера по плечу.

— Похоже, у тебя вечером свидание.

— Нет, — сказала Грейс. — У всех нас. Дома у Лютера. Готовить буду я. Что-то вроде семейного ужина.

Позаимствовав необходимую посуду на кухне «Радуги», Грейс отвезла ее на джипе домой к Лютеру. Она сделала вегетарианскую лазанью с сыром фета и шпинатом и подала ее вместе с большой миской салата «Цезарь» и свежеиспеченным хлебом.

Свирепая чудо-псина Бруно объявил о прибытии Петры и Уэйна. Лютер открыл парадную дверь, чтобы впустить их, и раздал по бутылке пива.

Они пили пиво и поддерживали легкую беседу, отложив серьезный разговор на конец ужина. Благоухающий ночной воздух был теплым и успокаивал кожу Грейс. Слабый ветерок качал великолепные зеленые листья баньяна.

Когда Грейс принесла большое блюдо с лазаньей, Лютер, Петра и Уэйн уставились на него, будто это был святой Грааль [60] . Грейс использовала лопаточку, чтобы разрезать лазанью на щедрые порции.

— Не могу вспомнить, когда в последний раз ела лазанью, — с благоговением произнесла Петра. — Моя мама часто готовила ее, когда я была маленькой.

Все взглянули на нее.

— Что? — спросила она.

— Сложно представить тебя маленькой, — ответил Лютер. — С настоящей мамой.

Вилкой Петра отрезала себе большой кусочек лазаньи.

— У всех есть мама.

— А где она сейчас? — спросила Грейс.

— Умерла, когда мне было шестнадцать. Рак.

— Простите, — сказала Грейс. — Я не должна была спрашивать.

— Не волнуйся. Это было давно. После ее смерти я стала жить с отцом и его второй женой, но мы не ужились. Он выгнал меня, когда мне было семнадцать. Не стоит его винить. На его месте я бы сделала то же самое. Я не была хорошей девочкой. Он сказал, что я плохо влияю на других его детей, от второго брака.

— У меня тоже была мама, — сказал Уэйн с полным ртом хлеба. — Но она много не готовила, больше предпочитала мартини и таблетки. Говорила, они поднимают ей настроение. Прятала по всему дому бутылки, чтобы отец их не нашел.