Закончив дела, Александр устроил грандиозный пир, пир победителей.

Пир начался с утра.

Весь Персеполь пришел выразить царю свои верноподданнические чувства.

Толпы гостей шумели в лабиринтах дворца. Плиты пола из мрамора, черного и розового гранита были устланы знаменитыми персидскими коврами.

Ападана, зал ста колонн, был усыпан ало-красными розами, источавшими аромат столь пьянящий, что всякий, кто входил, невольно останавливался, чтобы насладиться благоуханиями.

У стен, несмотря на утро, горели тысячи факелов.

Излучавшие сияние рогатые золотые быки, венчавшие верхушки колонн, сверху взирали на гостей. Роскошные персидские одежды резко выделялись среди скромных македонских. Много знатных персов уже вошли в окружение Александра, который твердо решил стать царем над всеми народами. После победы при Гавгамелах персидская знать отрекалась от бежавшего с поля боя Ахеменида и собиралась в круг победителя. Это вызывало недовольство среди македонян. Клит негодовал, но пока молчал. Ведь сегодня был и его пир, а главное, пир македонцев, его верных друзей, с которыми он одержал много трудных побед.

Македонцы и персидские вельможи уселись за пиршественные столы, убранные искусно сплетенными гирляндами из роз и лотоса, уставленные золотыми сосудами и золотыми блюдами для еды и питья, ажурными вазами из серебра, полными лакомств – пряников, рассыпчатых печений с пряностями и фруктовой начинкой, фиг, миндаля и айвы, серебряными блюдами с паштетами, рыбой, тетеревами, утками, сернами.

Меж столов стояли изукрашенные цветами чаны, откуда рабы без устали черпали ковшами вино, наливая его в золотые кубки гостей.

Первый тост был поднят во славу и честь царя царей, одержавшего победу над персами, во славу и честь Александра Великого.

Гости осушили кубки под пленительные звуки флейт. Среди флейтисток особенно выделялась красавица Иола, с которой Неарх, прибывший на пир, не сводил глаз. И Иола смотрела только на Неарха.

Александр сидел на золотом троне персидских царей среди гостей, облаченный в роскошную ало-красную мантию. Золотая тиара, украшенная драгоценными камнями, венчала голову царя.

Воздух в зале благоухал миррой, алоэ и нардом, но еще более тонкий аромат исходил от умащенного благовониями тела нового властелина мира.

Едва смолкли звуки флейт, из всех входов в зал впорхнули танцовщицы, похожие на ярких бабочек. Обольстительная гирлянда тел под прозрачной кисеей растянулась в танце во всю ширь необъятного зала. Словно на крыльях парили танцовщицы перед победителями.

Со всех концов зала звенели чаши, лилось вино.

Царь осушал до дна кубок за кубком вместе со своими друзьями и знаменитыми персами.

Тиридат с напускным пафосом воскликнул:

– Пусть слава твоя простирается до звезд, о царь!

– Выше звезд! – поправил его другой персидский вельможа.

Клит нахмурился.

Таида вошла в мягкий полусвет огромного зала, остановилась у одной из многочисленных колонн. Ближний к гетере угол был ярко освещен, уставлен пиршественными столами и заполнен пирующими.

Между колоннами порхали танцовщицы.

Таида глубоко вздохнула и, подняв голову, с гордой улыбкой вышла на свет.

Множество факелов осветили ее лицо и изящную фигуру. На ней был белоснежный греческий хитон. Живая Афродита стояла посреди персидского зала.

Приветственные крики македонцев взорвались бурей восторга: она предстала перед пирующими с чувством внутреннего покоя и достоинства, истинная богиня Эллады в живом воплощении.

– Вот оно – истинное сокровище Эллады!

– Сама красота осеняет воинов!

– Божественная афинянка!

Улыбаясь, она прошла к трону, где восседал великий полководец.

Таида уселась у подножия трона рядом с Птолемеем.

Все ликовали.

Птолемей не мог оторвать от Таиды взгляда. Ему казалось, что такой красивой он ее еще никогда не видел. Смоль волос Таиды оттенял белый цвет ее одеяния. Широкий пояс подчеркивал совершенные формы ее фигуры. В локоны был вплетен золотой венок с цветами из бирюзы, подчеркивающими цвет ее глаз. Птолемей заволновался, заметив, что и царь не сводит с нее глаз.

Чем дольше Александр смотрел на Таиду, тем больше поддавался ее очарованию. Не отрывая от гетеры взгляда, царь молвил: