— Именно так и поступают со шлюхами, моя милая! — прошипел он ей в ухо в ответ, сильнее прижимая ее к столику. — Раз не хочешь в постели и по доброй воле, значит, будет так.

****

— Я прошу тебя, уйдем, — умолял Арсеньев, в который раз пройдясь до коляски и обратно, к Сергею, вцепившемуся в кованый забор двумя ладонями. — Зачем мы тут вообще? Зачем тебе быть тут? Уедем, прошу тебя!

Из распахнутых окон дома снова донеся глухой звук, словно упало что-то тяжелое. Он был едва слышим, но различим в ночной тиши почти погрузившегося в сон Петербурга. При этом звуке Сергей дернулся всем телом.

— Я пойду туда! Кто-то должен остановить его! — бросил он Арсеньеву. — Ты же видел, что было у него в глазах, когда он уезжал. Жажда крови. Ее крови!

— И что ты скажешь? — язвительно спросил Павел. — Прости, проходил мимо, решил заглянуть с визитом? Ты сделаешь только хуже. Что бы ни творилось за стенами домов, это дело только их хозяев. Таковы уж правила. Поедем, mon ami. Ты ничем не можешь ей помочь, только душу себе растравишь. Он ее супруг, он волен поступать с ней согласно своим желаниям. Ты сам позволил этому сложиться.

Сергей склонил голову, признавая правоту Арсеньева. Он не должен был поддаваться на ее знаки, как бы ему не хотелось вновь ощутить себя любимым и нужным ей, вновь почувствовать ее прикосновение.

Он разжал ладонь и заметил, что кованое украшение забора так впилось в руку, что прокололо кожу, и сейчас с его ладони капала кровь. Он прислонился к забору лбом и в отчаянье закрыл глаза. Хотелось до дрожи в руках выкурить наргиле, успокоить нервы, унестись прочь из этой реальности, которая рвала его душу на части.

Арсеньев подошел сзади, положил ладонь на плечо Сергея и с силой сжал его.

— Поедем, не дай Бог, кто заметит еще нас здесь, под этими окнами. Будет только в сто крат хуже.

Сергей с явным сожалением оторвал ладони от забора, подошел к коляске и быстро забрался в нее. Арсеньев сел рядом и слегка сжал его руку ободряюще, но ничего не сказал, только подал платок, чтобы Сергей обмотал раненую ладонь.

Так они и ехали по ночному, почти безлюдному Петербургу, молча, плечо к плечу некоторое время. Потом Сергей очнулся от своих дум и приказал вознице поворачивать к дому Львовых, где остановились на время приезда в Петербург Арсеньевы.

— Ты уверен? — озабоченно спросил Павел.

— Сколько тебе кататься со мной? — усмехаясь, спросил Сергей. — Да и супруга тебя ждет. Верно, клянет меня последними словами.

— Не тебя точно, — отрезал Арсеньев, вспоминая в очередной раз выражение глаз Воронина, пробравшее его самого до нутра. Он вздрогнул то ли при воспоминании, то ли от ночной прохлады, от которой вовсе не спасал фрак.

У подъезда Львовых они простились, и Сергей поехал далее один. Он до смерти хотел курить, хотел выпить чего-нибудь крепкого, поэтому по приезде в особняк на Фонтанку сразу же прошел не в спальню, а в кабинет, где налил себе бренди. Спустя пару бокалов, которые не смогли успокоить его эмоции, он прошел в свою половину и разжег наргиле. Она думала, что Степан что-то сделает без его ведома, как бы не так, усмехнулся он, а потом вдруг уронил устало лицо в ладони.

Как это вытерпеть, как? Сегодняшний вечер так прекрасно начался, и вот как ужасно закончился! Анатоль никогда не сумеет подавить в себе злость и ревность, мучающую его каждый раз, как он видит их с Мариной рядом. Сергей помнил, что его друг рос в семье, где сама атмосфера в доме была пропитана нелюбовью, и этот страх быть отвергнутым тот никогда не сможет побороть. А значит, каждый раз он будет вымещать свои обиды на том, до кого сможет дотянуться. На ней.

Значит, Сергею надо сделать что-то, что смогло прекратить эти приступы ревности, свести их на нет. Но что? Уехать из Петербурга? Невозможно, он привязан к полку. А перевода на Кавказ он также ни за что не сумеет получить. Быть может, дуэль или другой проступок? Но нет, дразнить государя не следует, итак далеко не в фаворе.

Быть может, жениться? Сергей глубоко затянулся, а после с наслаждением выпустил струю дыма в воздух. О Боже, остается только это! Жениться…

Внезапно на его плечо опустилась рука, и он, даже не поворачивая головы к вошедшему в его спальню, произнес:

— Пошто не спите, grand-p`ere? Уж скоро рассветет.

— А ты, Сережа? — Матвей Сергеевич тяжело опустился на кровать за спиной внука. — Снова, поди?

— Это табак! — бросил Загорский. — Просто табак.

— Да я не об том! — Матвей Сергеевич пристально посмотрел на стеклянный сосуд, словно там, на дне, хотел найти ответ на вопросы, мучающие его внука. — Доколе мучить себя будешь? Отпустил, так отпусти, другого пути нет.

— А если я жалею, что отпустил? Что пошел у нее на поводу? — вдруг вскинулся Сергей. — Я думал, он будет любить ее, будет заботиться о ней. Но любовь его злая, жестокая. Такая любовь и убить способна. А я бессилен, я просто бессилен что-либо сделать. Бессилен защитить ее. Что мне делать, grand-p`ere?

— Борись, — тихо сказал старый князь, и Сергей вздрогнул от решительности, что прозвучала в голосе деда. Тот сжал его плечо и повторил. — Борись за нее, не уступай. Ежели так сильна твоя любовь…