Начиналась метель. Под порывами ветра забилась поземка, зазвенели оборванные провода. Мглистое небо сдавило кварталы города свинцовой тяжестью. Ветер гудел в развалинах домов, откуда тянуло гарью и копотью, срывал со стен обрывки приказов бывшего коменданта генерал-майора Киттеля, отпечатанные на русском и немецком языках.

По мостовой громыхали краснозвездные «KB», двигалась мотопехота.

— Родимые! Соколики! — Женщины, обмотанные платками, кто в телогрейке, а кто в старых потрепанных пальтишках, выбегали навстречу солдатам.

...Федор глядел по сторонам и не узнавал родного города: от Ворошиловского проспекта до вокзала — почти ни одного уцелевшего здания. Скорбные руины на Пушкинской, Шаумяна, Буденновском проспекте.

Сухой снег колол щеки, забирался за воротник. Ванин не замечал холода.

А люди все бежали и бежали навстречу...

Прибывшие вместе с регулярными частями Советской Армии, сотрудники милиции начали наводить порядок на улицах. Патрульные группы прочесывали кварталы — нет ли где оставшихся гитлеровцев, диверсантов. За участковыми уполномоченными закреплялись зоны.

У входа в здание, где разместился горотдел, лейтенант сбил снег, налипший на сапоги, стряхнул его с теплого армейского полушубка. Едва переступил порог, услышал:

— Ванин, к начальнику отдела!

Федор вошел в тесный кабинет, большую часть которого хозяйственно занимала печурка-времянка с трубой, выведенной в окно. Рядом с картой продвижения войск, сплошь утыканной флажками, висела наскоро начерченная схема города.

— Товарищ майор, лейтенант Ванин...

— Одну минутку, присядьте.

Полный стареющий человек с необычайно живыми глазами указал на кресло рядом со столом. Василий Афанасьевич Кошелев (так звали начальника) внимательно слушал рассказ старшего оперуполномоченного о положении в городе. Виктор Дмитриевич Еленевич докладывал по-военному четко: по имеющимся данным, в Ростове, освобожденном от немцев, осело много накипи — не успевшие сбежать полицаи, уголовники, выпущенные из тюрем, притонщицы, промышлявшие во время оккупации своим «ходовым» товаром, спекулянты, барышничавшие на черном рынке...

Майор отпустил старшего оперуполномоченного и обратился к Ванину:

— Федор Кириллович, нужна ваша помощь. Поедемте со мной. Говорят, немцы пса хорошего бросили. Надо бы посмотреть.

— Слушаюсь!

Накинув поверх полушубка плотный брезентовый плащ, Ванин взял тяжелые рукавицы и вышел. Вскоре он вместе с Василием Афанасьевичем и его заместителем Павлом Яковлевичем Пешковым мчались на «виллисе» по направлению к Берберовке.

Было зябко и тоскливо. Пес поглубже упрятал нос в лапы и задремал.

Ему снилась блестящая черная машина, в которую он вскакивал, не дожидаясь приказа, кожаное сиденье у окна. Впереди садился хозяин — рослый и поджарый офицер гестапо, перед которым все вытягивались по стойке «смирно».

Пес и сам не раз оскаливал пасть при виде людей, бывших у хозяина в подчинении.

...Внезапно яркий свет фар надвинулся на него. Он вскочил, стряхнул с себя снег... Машина... У дома остановилась машина.

Пес завизжал от радости, запрыгал. Значит, все-таки хозяин вернулся за ним!

Хлопнула-дверца, скрипнула калитка, шаги... Но что это? Чужой? Он зарычал... Отступил назад и припал к земле. Кровь прилила к голове, шерсть стала дыбом.

— Ну зачем так? — ласково произнес рослый человек в плаще и постучал в закрытые ставни: — Есть кто дома?

За дверью зашлепали галоши. На пороге показалась Перепуганная женщина. Федор уже знал, что это жена бывшего полицая, ушедшего с гитлеровцами.

— Вот что, — сказал майор, — мы заберем у вас собаку. Как ее зовут?

— Та разве ж я знаю? — запричитала женщина. — Она ж немецкая. Офицера поставили у нас на жилье, он и привел кобеля. Нас близко к нему не подпускал. Слышала, все каким-то иностранцем его звал, а как, уже и не упомню.

— Пожалуйста, отстегните цепь и поводок передайте мне, — попросил Ванин.

Почувствовав свободу, пес бросился на человека в плаще. Но тот не испугался, не побежал, а только осадил его грозным «фу!» — что означало: немедленно прекратить безобразие.