Он рассказывает ей про метро. Про «Площадь революции» и её легендарные скульптуры. Она видела их не раз: Морозов провёл несколько экскурсий по московскому метро, и каждый раз маршрут проходил через «Площадь революции».

Дима не говорит, а вещает, подобно диктору телевидения.

«Широко известным фактом, – важно декламирует он, – является то, что в тысяча девятьсот сорок первом году скульптуры были эвакуированы в Среднюю Азию, но мало кто знает, что они шли туда своим ходом. Дело в том, что автор статуй, скульптор Манизер, был талантливым инженером. В процессе работы над скульптурами он снабдил их электромоторами и сервоприводами. О скрытых возможностях фигур знало весьма ограниченное количество людей, в том числе Сталин и Микоян. Изначальная идея Манизера состояла в том, чтобы полностью исключить преступность на станции и использовать статуи в качестве стражей порядка. На испытаниях статуя революционного рабочего успешно поддевала штыком винтовки карманников и барсеточников. Но высшие органы запретили афишировать возможности статуй, предполагая использовать их только при крайней необходимости – например, в военных действиях в метрополитене. Тем не менее единственным прецедентом движения статуй было то самое шествие в эвакуацию. Все восемьдесят статуй своим ходом отправились в тыл…»

«Ты серьёзно?»

«Конечно, серьёзно. Я вообще никогда не шучу. Могу ещё про «Смоленскую». Помнишь её?»

«Грязная такая, с сотами на стенах».

«Вот. Когда «Смоленскую» только открыли, в этих сотах жили самые настоящие гигантские пчёлы. Они собирали пыльцу по всему метрополитену и копили мёд. Проект был разработан советскими учёными-селекционерами Петром Макаровичем Пилотовым и Александром Никифоровичем Сидорчуком. Впоследствии Сидорчук был репрессирован из-за неудачи проекта. Пчёлы были выведены специально с учётом особенностей подземной жизни. Раз в день по линии проезжал специальный медосборный поезд с черпалками. Метрополитеновцы-медосборщики, одетые в жалозащитные комбинезоны, вычерпывали накопленный мёд, который фасовался и поставлялся в магазины. Проект был экспериментальным – впоследствии планировалось перевести всю линию на медоносное дело».

Майя заливисто смеётся. Чем-то Дима напоминает ей Гречкина, но тот всё-таки скучнее и банальнее. Дима более остроумен, более изящен. Тем временем он продолжает.

«Но возникли трудности. Привлечённые ароматом мёда пассажиры пытались зачерпнуть мёд сами, а дети прыгали на пути, чтобы всласть нализаться. Участились смертельные случаи на рельсах. В итоге в 1937 году была проведена капитальная реконструкция станции, в ходе которой все пчёлы были вывезены, а соты закупорены пробками, которые мы и видим сегодня. Желтоватые потёки на шестигранниках – это следы халатно смытого и окаменевшего мёда. Можно попытаться отодрать кусочек, растопить его и лизнуть».

«Ты пытался?»

«Конечно. Даже вкусно, кстати».

Майя представляет Диму, облизывающего грязную стенку «Смоленской», и морщится.

«Ты мне не веришь!» – возмущённо говорит он.

«Что ты, конечно, верю!» – смеётся Майя.

Они разговаривают о книгах, причём говорит, в основном, Дима, потому что Майя знает о книгах очень мало. Он рассказывает об упадке русской фантастики, о конфликте Салмана Рушди с мусульманским миром, а потом пересказывает ей биографию Роберта Штильмарка – человека, который написал грандиозный роман «Наследник из Калькутты», сидя в сталинских лагерях.

Он знает очень, очень много.

Хотя нет – это ей только кажется. Просто его знания – другие. Она могла бы так же рассказывать об истории мира с двадцать второго по двадцать шестой века. О той истории, которая для него никогда не наступит.

Майе становится грустно. Если у общества хранителей времени всё получится, она никогда не увидит Диму. Он останется здесь, в своём двадцать первом столетии, со своими смешными байками о метро.

Когда она спустя шестьсот лет спустится на музейную станцию «Площадь революции» и проведёт рукой по истёртому носу собаки, она улыбнётся, потому что вспомнит Диму. Майя представляет себе эту сцену, и ей становится ещё обиднее.

Неужели ей и в самом деле нравятся такие мужчины – безбашенные, говорливые, эрудированные до ужаса и наивные? Вероятно, да.

Они уже давно прошли мимо «Арбатской», мимо «Библиотеки имени Ленина», мимо Манежа, и впереди – Исторический музей и Воскресенские ворота. Здесь же памятник Жукову. Он освещён прожекторами, и тень его на фасаде музея похожа на какого-то страшного безголового страуса с кривыми ногами.

«Смотри, тень смешная», – показывает Майя.

«Это великая курямба!» – важно говорит Дима.

«Кто?»

«Великая курямба. Однажды в Москве появилось множество рекламных щитов с изображением вселенского зла под названием МакЧикен. МакЧикен следил за нами, как Большой Брат. А по-русски МакЧикен – это курямба. Так вот, курямбу в итоге изгнали, но тень её осталась на стене за спиной Жукова. Жуков был великим полководцем, и только он удерживает курямбу от того, чтобы вырваться и заполонить страну американской несвежей курятиной!»

Майя хохочет во весь голос. С «МакЧикеном» она уже познакомилась в «Макдоналдсе», а вот с курямбой сталкивается впервые.

Около метро Майя понимает, что нужно заканчивать знакомство, пока оно не зашло слишком далеко.

«Мне надо ехать», – говорит она.

«Ну а мне – идти, – улыбается он. – Ты дашь мне свой номер?»

Причины для отказа есть. Но причины для согласия перевешивают. Телефон ей купил Морозов чуть ли не в первый день их приезда в Москву.

Она диктует номер.

«У меня тоже “Билайн”», – говорит Дима.

Как это странно – внешние телефонные аппараты, разные компании-операторы, голосовая диктовка номера.