— Это наши-то? Русские? Потому что совести много...

— Это как же?

— А так. В других нациях, если что не так сделал, тут же забыл, как будто ничего и не было, а мы помним... все помним!

— Послушать тебя, так это медали надо вешать, что пьют. Чем больше пьет, тем больше, выходит, совести?

— Не-ет, Андреич! Не так. Слышь? Значит, есть что помнить. Этого много!

Раньше, когда был помоложе, Котельников любил эти разговоры, считал, что временами вот так вот, ни с того вроде бы, ни с сего услышишь в них ту самую сермяжную правду... Но теперь-то его не так легко было провести, всему этому битью в грудь уже узнал цену...

— А ты мне вот что скажи: ты вообще-то собираешься в город?

На первом после Осинового плеса перекате надо было прижиматься поближе к пологому берегу, идти по спокойной воде, но Матюша взял вправо, их закачало почти на стрежне, раз за разом сильно положило на борт, и только когда он до конца поддал газу, лодка сильно зашлепала днищем и вырвалась наконец из быстрины... Обоих обдало водой, сидели притихшие. В душе у Котельникова кипело: что ж он, Матюша, — первый раз тут, что ли? Мало на этом перекате народу перевернулось?

Прошли еще немного молча, и Матюша начал сперва позевывать, потом откровенно заклевал носом.

Котельников тянулся, постукивал по колену:

— Матюш! Ты что это?

Тот мычал что-то непонятное. Еще сильнее тряс:

— Матвей! Не выспался?

— А где ты там, на острову, интересно, поспишь?

— Так, может, не надо было и плыть?

— У-у, нет! Поплывем.

Малость вроде бы оклемался.

Он вообще-то уже стерег, Котельников, когда Матюша опять соберется отхлебнуть, но тот достал бутылку из кармана полушубка и приложился к ней так стремительно, что тут бы и любой не успел.

— А ну, дай четок!

Матюша усердно работал своим всасывателем.

— Ладно, ладно.

— Дай, кому говорю!

— А ты мне его покупал?

Тоже резонно.

— Ну, дай, пусть пока побудет у меня...

— Тихо сиди, а то первернемся!

Второй перекат лежал посреди разлившегося и потому мелководного плеса, и тут все обходилось обычно просто, если успеть вовремя сделать зигзаг, с одного еле заметного гребешка уйти на другой.

Матюша не успел, шпонку у них, конечно, срезало, и, чтобы удобней было снова выйти на перекат, им пришлось долго спускаться вниз.

Со шпонкой Котельников возился сам, Матюша лишь подавал советы, а под конец затих, и Котельников увидел, что он неловко повалился ничком, уже спит. Может, пусть чуток отдохнет?

Ветер сделался тише, но теплей не стал. Холодом дышала темная река, над скалами за ней тяжело ползли черные тучки, клубились, рвали брюхо об острые зубцы пихтача, оставляя на нем густые, почти нераздерганные космы, над этим берегом начинало помаргивать мельчайшее сеево дождя, и оттого, что до уступа глиняной, заросшей тальником кручи было далеко, а вокруг лежали только одинаковые, покрытые сырою тиной булыжники, здесь было особенно бесприютно и особенно зябко.

Котельников перестал тереть пылавшие пятерни, надел шерстяные варежки и так, в варежках, сунул было руки в карманы, но в одном лежал колоколец, и тогда он достал его и подержал на ладони, вглядываясь то в узоры наверху, а то просто как бы спрашивая взглядом: молчишь?..

Дождик стал гуще, и он положил колоколец на место, одну руку сунул в карман, а другою пролез за пазуху и так замер, слегка согнувшись и глядя на реку.

Вниз одна за одной прошли три моторки на подвесных. Котельников проводил их глазами и стал смотреть вправо, откуда давно уже доносился густой настойчивый гул. Теперь он уже набрал такой мощи, что поневоле казалось, это от его рокота подрагивает сетка студеного дождя и зыбится угрюмая река.

Когда Котельников однажды впервые услышал этот грохот на реке за Монашкой, по простоте душевной подумал: откуда здесь, любопытно, танк?

Мотор уже ревел так, будто на водомете и впрямь решили не огибать полуостров, а берегом проскочить напрямик: Котельников, усмехнувшись, даже посмотрел на тальники справа, откуда в таком случае должна была выскочить машина. Но она уже показалась из-за поворота, неслась наискосок от одного к другому берегу, и он, присмотревшись, выхватил из-за пазухи ладонь и кинул над головою: Прохорцев!

Стремительный, серого цвета стальной треугольник несся мимо, двое в лодке только посматривали на Котельникова и наклонялись друг к другу, что-то, видно, кричали.

Слева перед шиверой был опять поворот, и водомет уже развернулся к Котельникову клокотавшим у него за кормою тугим буруном, как вдруг этот бурун разом опал, и слышны стали грубые и громкие голоса.

Котельников уже без особой надежды опять поднял руку над головой.

Двигатель на водомете взревел, серый треугольник, круто бороздя волну, развернулся и понесся на Котельникова так стремительно, что он невольно отступил от хлюставшей под ногами воды.