Тяжелый водомет заскрежетал стальным днищем по, камням, и острый нос его выполз на берег. Двое в лодке одинаково качнулись.

— Это Финкель тебя узнал! — кричал Прохорцев так громко, словно мотор все еще продолжал грохотать. — Машет мужик, а чего машет, бес его знает, нам некогда!

Стоял, все еще держась за баранку, — собачьи унты на нем, каких нынче не увидишь и на летчике, меховой комбинезон еле вмещает большой, арбузом, живот. Полы новенького, с длинной шерстью полушубка распахнуты, и под полушубком, словно кольчуга, бежевый водолазный свитер, а в довершение всего теплые, с длинным раструбом краги и кожаный шлем. Из-за этого гладко охватившего голову шлема кирпично-красное лицо его сделалось еще шире, — казалось, будто потому только шлем и расстегнут, что просто не может сойтись на этих тугих щеках, на мощной и в самом деле квадратной челюсти.

— Ну, что ты тут?

— Да вот! — Котельников кивнул на свою лодку, под кормой у которой все еще пошлепывала поднятая водометом волна.

Прохорцев вытянул шею:

— Кто-то знакомый, подожди... Матюша, что ль? — И обернулся к Финкелю. — Посмотри, Семен, до чего монтажнички дожили!

Маленький Финкель лучился улыбкой:

— Закономерность!

Все ему было велико — подвернуты и валенки, и рукава полушубка, и даже клапаны громадной пыжиковой шапки потому и были, казалось, подняты, чтобы он в ней совсем не утонул.

— Ты сразу с теорией, — улыбнулся Котельников.

— Главный инженер все-таки, — развел руками Прохорцев.

И Финкель весело подтвердил:

— Только так!

— Ну, так за чем остановка? — Прохорцев дернул квадратным своим подбородком. — Где твой мешок? Забирай, и...

Может быть, Котельников про себя надеялся, что они поднимут Матюшу и, не торопясь, пойдут по реке лодка за лодкой? Однако сейчас, когда он глядел на Прохорцева с этой его беспощадно выставленной вперед челюстью, ему вдруг стало ясно, что не стоит об этом и речь заводить, ничего не выйдет. А одному уехать...

— Н-неловко как-то...

— А ну, Сеня, раз ты у нас теоретик, объясни товарищу, что на самом деле неловко!..

— Неловко штаны через голову надевать! — Финкель загнул один палец и смотрел на Прохорцева, готовился загнуть другой. — И...

— ...И делать в почтовый ящик, — закончил Прохорцев. — Все остальное — ловко.

— Как ты его бросишь?.. Еще что-нибудь тут с ним...

— С Матюшкой? — удивился Прохорцев. — Давай на спор. Шапку с него сейчас сымем, а кожух пусть... А потом выедем на середину реки, толкнем в воду, и я его долбану веслом по башке. А через неделю поплывем мы с тобой в Осиновое, а он будет стоять около ларька, водку жрать...

Котельников долго покачивал головой, посмеивался, а Прохорцев все глядел на него твердо: не так, мол, что ли?

— Может, размяться? — предложил Финкель.

Несмотря на большой свой живот, Прохорцев ловко перемахнул через борт.

— Доставай тогда.

На носу лодки они раскрыли полированный, с красивой медной ручкою наверху погребец, который вытащил из багажника Финкель, и Котельников, много слышавший об этом погребце, придвинулся посмотреть.

Половина его, разделенная на ячейки разной величины, обклеенная зеленым сукном, служила для приборов, в другой было устроено что-то вроде походного холодильника.

— Попили за углом, хватит! — Прохорцев достал оплетенную черненым серебром, с вогнутыми стенками посудину с чем-то зеленоватым, на крышке погребца расставил тускло блеснувшие, тоже серебряные, стопки. — Зубровочка. Сам делал. Люблю травки собирать...

Финкель на крышке холодильника на тонкие ломти резал темно-бордовое копченое мясо.

— Тебе наливать, Игорь? Или все еще — сухой закон?

— Сухой закон пока.

— Ну, я тебе усы помочить. Чтобы запах не забывал. — Прохорцев нагнул бутыль, и за коваными цветами из серебра, за дорогим стеклом опять колыхнулись тонкие светло-зеленые стебельки. — А тяжело не пить? Скажи честно? Я б, наверно, не вынес... Вот сейчас выпил бы ты и сразу или бы вместе с Матюшей, обнявшись, в лодке лежал или выкинул бы его к чертовой матери, и дело с концом! А так гляди на его харю, любуйся!..

— Что верно, то верно.

— Ну, на закуску навались. Это тебе не запретили? Хоть это хорошо. Люди добрые лосятинкой поделились, совсем свежая, — и выставил живот так, словно держать крошечную серебряную стопку нужна была большая сила. — Давай, Семен! За то, в самом деле, чтобы нам завязывать не пришлось. Будь здоров, Игорь!

— Спасибо, и ты будь.

— Я тебе советую, навались.

Мясо вкусно пахло ивовым дымком, и он подносил к носу ломтик, дразнил себя этим, с голодных послевоенных лет любимым запахом, но есть почему-то не ел, хоть голод уже давал себя знать. Посматривал на Прохорцева с Финкелем: один, запрокинув тяжелый подбородок, маленькими глоточками пил истово, а другой опрокинул быстренько и снова заулыбался.

— Лось, видно, совсем молодой.

— А кто ж его, старого, будет брать? Старый пусть подыхает своею смертью... Ты почему не ешь?

Оба они, облокотившись о высокий борт водомета, стояли спиной к реке и обернулись теперь, глядя, куда это смотрит Котельников.

Сверху скопом неслись семь или восемь лодок. Стука моторов пока не было слышно, но по тому, как взметывалась около носа вода, как одинаково низко клонились вперед сидевшие за рулем, как укрывались от ветра остальные, в молчаливом этом стремлении чувствовался азарт, и все трое, стоявшие на берегу, долго не отрывали глаз от этой гонки.