— Ага, чуток погреемся...

Посреди поляны он сделал шалашик из сушняка, запалил и чуткая тишина вокруг стала потрескивать, в продутом, хмельном от осенней свежести воздухе остро запахло горьковатым дымком.

Матюша подошел к костерку с гармошкой, сперва, приподняв протез, наклонился, положил ее на землю, сел сам и одну ногу, чтобы удобней было, просто подвинул, а другую переложил руками.

— Хоть бы что-нибудь, дядь Матюша, подстелил...

Матюша не ответил, только ладил гармонь, опять задирал подбородок. Знакомо хрипнула гармошка, опять ранила:

Котельникову почему-то показалось, что пойти за телогрейкой неудобно, он тоже опустился у дымившего костерка так, без ничего, обхватил руками колени.

А он ведь уже и забыл было, Котельников, что есть у этой песни и такой припев:

И в том, как Матюша под хлюпающие звуки тальянки старательно коверкал слова, тоже будто была своя, особая боль.

Опять Котельников вспомнил старшего брата. Микробиолог с плечами грузчика... Как он там? Только недавно, уже как будто заново оценивая все в жизни, Котельников вдруг понял, как это непросто: сперва без всякой помощи закончить институт в Москве самому, а потом, когда у тебя уже есть семья, помогать младшему брату. Перезнакомил его тогда со всеми бригадирами на товарных станциях и в Южном порту, и у Котельникова-младшего к пятому курсу тоже была шея борца... А брат, бывает, грузит до сих пор — вместе со своими студентами. «Понимаешь, Игоряха, сейчас есть много способов заработать в одиночку, но хочется, чтобы хлопцы уважали именно этот — артель!»

Вика молодец, матери ничего не сообщила, зато брат приезжал, пробыл около Котельникова неделю, — жаль, что он тогда еще не пришел в себя. Вика спрашивала потом: «Это что у него за такая блатная поговорка:дожила Расея... Почему Расея?.. Дожила Расея — калеки с сиротами дерутся!.. И почему — сироты?» — «Ну, так она звучит, — улыбался Котельников. — Никакая не блатная... Наша с ним».

Значит, до сих пор тоже помнит брат; наверное, без стыда уже и без гнева, а так вот — сердцем, раненным когда-то войной, памятью, в которой главное — не личная твоя беда — беда общая...

Вздохнувший Котельников снова почувствовал острую свою вину, в которой несколько лет назад мягко укорил его брат: почему он ни одного из сыновей не назвал именем погибшего их отца?.. У самого у него, у старшего, были три дочери.

Матюша оборвал песню, сказал так, словно давно уже собирался, и вот его наконец прорвало:

— Все перед Иван Лукьянычем виноваты... все-е!

Котельников очнулся.

Голос у Матюши звучал вызывающе, и он невольно спросил:

— Почему — все?.. Почему — виноваты?

— И Алекса Байдин, и Серега Маханов, и Никола Севергин, его, правда, самого потом убило, — положив кисть на мехи тальянки, Матюша загибал пальцы. — Костюшка Чернопазов... Кто там еще был? Да все наши! Кто тогда хреновину эту придумал?

Котельников только плечами пожал: не понимаю!

— Всех вместе брали, — Матюша разогнул крючковатые свои пальцы, выставил худую руку. — Землячество... Так и служили. Минометчики... Ну, мы помоложе, вроде еще ребята совсем, а Иван Лукьяныч, Ванька тогда... Ваня. Он постарше был, у него тогда уже два сына... Ну а мы каждый раз смеяться с него. Не то чтобы он прятался, слышь, Андреич?.. Он и не прятался никогда. А так, вроде зря не хотел рисковать. Лишний раз не подымал голову, когда били... А потом сидели в обороне, скучно... В карты играли. Молодые... Он на двор вышел, приспособился подальше, за кустиком... А ночь лунная, все как на ладони. Мы тоже вышли, а ктой-то из нас... вот, бог его знает, и в самом деле — кто? А стреляли потом Никола Севергин да Серега Маханов, а я только мину им подал...

— Куда стреляли?

— За кустиками видно же... Так, метров, не знаю, сколько, ну, рядом. А давай его попугаем?.. А оно, видишь, как назло, всегда бывает... всю жизнь без ноги.

— Да ты что, Матюш? — Котельников даже привстал.

— Я тебе говорю, — Матюша всхлипнул. — Д-ду-маешь, самим потом не жалко?..

— А он узнал?

— Не-а. Кто ба ему сказал? Договорились сразу... Ну, и кто остался живой, помогали ему всегда. И по хозяйству, и так... Незаметно вроде. Серега Маханов, правда, с Мутной уехал, а я, видишь... то детей много, а то... Он любил меня, туфли всегда покупали вместе, а это вот в душу как взошло... Надо плысть!

Снизу шел холод. Разом ощутивший его Котельников перевалился на бедро и оперся на руку, а когда опять взглянул на Матюшу, тот пил уже из новой бутылки.

— Откуда у тебя?

— Хо! — Голос у Матюши опять был дурашливый. — А ты думал, это уже и все? Не-а! Слышь, Андреич? Мне тут подвезло. Не было бы несчастья, дак... Штаны искал, да и нашел деньги, что от меня змея эта прятала!

Котельников встал, пошел к обрыву.

Долго стоял на берегу, смотрел на реку. Когда он обернулся, Матюша спал у догоравшего костра, а рядом с ним, вытянув морду на передних лапах, лежала рыжая собака, смотрела на него большими, навыкате глазами.