Слева налетел ветер, снес воздушный шар чуть в сторону. Пардо выбрал стропу наполовину, остаток качнул пару раз и отпустил. Мимо: каретка стукнулась о камни и потащилась за шаром. Воздухоплаватель терпеливо поднял ее, снова раскачал, сбросил… попал.

Надежно ухватившись за направляющий канат, шар поднабрал высоту и расправил «плавники», чтобы поймать ветер. Двойняшки следили, пока он не пересек холмы и не скрылся с глаз.

А миг спустя бело-фиолетовая молния пронзила небо. И хотя тучи были темны, это не походило на грозу.

Вот снова вспышка.

— Свет! — воскликнул Эндрю. — Прожектор Дульчи. Он поставил электрод. Все прочее уже было в сборе.

С неодинаковыми промежутками полыхнуло еще несколько раз, и ясно была видна пылающая дуга.

— Контакты барахлят? — предположила Арабелла.

— Контакты в порядке, — уверенно ответил Эндрю и похлопал по приобретенному светильнику. — Это азбука. Можно даже не читать, и так ясно. Старый сигнал канатчиков, его раньше по тросу отбивали: «Натяжение — максимум, давление — максимум, пива в кружке — максимум». Эх, жаль, нельзя ему тем же ответить. — И, набрав полные легкие воздуха, брат прокричал: — Прощай, Пардо! Счастливого пути!

Кабинка пошла под уклон, к близкому городу, и наступила ночь.

Даже не знаю, что мучает меня сильнее: люмбаго или артрит. В какие-то дни больше донимает одно, в иные — другое. Сейчас научились излечивать рак и пересаживать любой внутренний орган, но это не значит, что человечество избавлено от страданий и боли. Ничего подобного. Старость, скажу я вам, занятие не для слабаков.

Помнится, я видел характерный сон. Во всяком случае, для меня. Я поднимался на крыльцо своего дома: в нем всего-то четыре ступени, но как только я добирался до третьей, невесть откуда появлялось еще шесть, я преодолевал их — добавлялось еще десять, и так до бесконечности. Вероятно, я бы еще долго по ним карабкался, если бы меня не разбудила эта тварь.

Она стояла у кровати и глядела на меня. Я пару раз моргнул, чтобы сфокусировать зрение, и тоже стал ее рассматривать в полной уверенности, что вижу продолжение сна.

У твари, примерно шести футов ростом, были серебристая с металлическим отливом кожа и красные фасеточные глаза, какие бывают у насекомых. Остроконечные, как у нетопыря, уши двигались независимо от головы и друг от друга; рот трубочкой, напоминающий хоботок, выдавался вперед на пару дюймов и выглядел так, словно годился лишь для всасывания жидкости, а тощие, без малейшего намека на мышцы, руки заканчивались неправдоподобно длинными и тонкими пальцами. Тварь была точь-в-точь то жуткое существо, что я уже много лет видел в своих ночных кошмарах.

Наконец она заговорила голосом, больше похожим на перезвон колокольчиков.

— Привет, па, — сказала тварь.

Тут я понял, что давно проснулся.

— Так вот на что ты стал похож, — с досадой проворчал я, садясь и спуская ноги на пол. — Ну, и какого дьявола тебе здесь нужно?

— Я тоже рад тебе, — парировал он.

— Ты не ответил на мой вопрос, — строго сказал я, нашаривая тапочки.

— Я узнал… естественно, не от тебя… что мама… И мне захотелось увидеть ее до того…

— А ты что-нибудь способен разглядеть этими своими штуками? — показал я на его фасетки.

— Лучше, чем ты.

Эка удивил! Теперь каждый видит лучше меня.

— Ну и как ты вошел? — спросил я, вставая. Печь, старая, как и я, развалина, давно остыла; в доме было холодно, и я надел халат.

— Ты не сменил пароль входной двери. — Он огляделся. — Да и стены с тех пор не красил.

— Замок должен был сканировать рисунок твоей сетчатки, проверить ДНК и так далее…

— Он все сделал. Просто мои параметры не изменились.

Я смерил его взглядом:

— Неужели?

Он хотел что-то сказать, но, видно, передумал. Вместо этого спросил:

— Как мама?

— День плохо, день и того хуже, — ответил я. — Прежней Джулией она становится два-три раза в неделю, да и то лишь на несколько минут. Она способна разговаривать и пока еще узнаёт меня, но… — Я помолчал. — Тебя она вряд ли узнает… Как, впрочем, и все, кто встречал тебя раньше.

— Давно она в таком состоянии?

— Примерно год.

— Ты должен был мне сообщить, — заметил он с обидой.