Струны: Собрание сочинений
вернуться

Верховский Юрий Никандрович
Шрифт:

«В ночную дождливую пору…»

Льетесь, как льются струи дождевые.

Тютчев

В ночную дождливую пору, Согласную с духом моим, Во мне ни боренья, ни спору, И меньше я жизнью томим. Овеяны негою сонной Отзвучья забытых речей; Былое – недуг благосклонный, Виденье закрытых очей. И все на земном бездорожье Пролитые слезы мои – Как тут, за окошками божьи В ночи дождевые струи. Я улицей, помню, ночною, Не свидясь с тобой, уходил – И плакал, и плакал. Со мною Тот миг – невозвратен и мил. И нынешней ночью глубокой, Дождливой, покорной судьбе, Позволь о слезе одинокой Поведать, родная, тебе.

«Зачем, паук, уходишь торопливо…»

Зачем, паук, уходишь торопливо Ты по столу от взора моего? Иль то, что мне таинственно и живо, Давно тебе обычно и мертво? Другой паук когда-то постоянно Великого маэстро навещал И, поместясь к нему на фортепьяно, Всего себя он звукам посвящал. И, одинок, любил его Бетховен. Его давно воспел другой поэт. Не потому ль уходишь, хладнокровен, Что гения в моих напевах нет, — Что, даже приманить тебя желая, Сейчас пою уж петое давно, Что чар полна всегда душа живая, Но жизнь зачаровать не всем дано?

«Нам печали избыть не дано…»

Нам печали избыть не дано. А на склоне печального лета — Как бывало утешно одно Загрустившему сердцу поэта: Закатиться в поля и луга И леса над речными водами, Где ступала не часто нога, Где не славят природу словами! Но теперь и мечтать о тебе, Мать родная, обидно и больно — Изнывать по проклятой судьбе, По злодейке твоей своевольной. И томиться с тобой суждено Разлученным — под игом запрета, И на склоне печального лета Нам печали избыть не дано.

«Бывают редкие мгновенья…»

Мы в небе скоро устаем.

Тютчев

Бывают редкие мгновенья: Лазурью легкой переполнен, Ты слиться с легким, милым небом Взлетаешь легче дуновенья. И память их недвижно светит: Порою ты прикован долу, А, словно луч, она нежданно Тебя и в сумраке приветит. Но ведомо иное ныне — И даже дух освобожденный К полету крыл не простирает, Как распростершийся в пустыне. Так он отягощен земною Стихией косной, темной, тяжкой, Что даже не влеком лазурной – Чужой, запретной – вышиною.

«Вон – черных воронов на бледном небе стая…»

Мой отдыхает ум, и сердце вечереет,

И тени смертные нисходят на меня.

Кн. Вяземский

Вон – черных воронов на бледном небе стая Зловещим облаком шумящим и живым; Но тает, смутная, и молкнет, улетая, И расплывается, и уплыла, как дым. И мгла нежнейшая плывет, курится, реет; И просветляется стыдливой тайной даль; Как небо, и душа спокойно вечереет; Слеза ль затеплилась? Вечерняя звезда ль? И жизнь померкшая младенчески невинна; Земное небеса тенями облекли; Всё в них слиянное покоится, едино И с близостью небес, и с легкостью земли.

«Зачем в печали столько усталости…»

Зачем в печали столько усталости, Зачем в усталости столько злобы? Нет, сердце глухому не сжаться от жалости, Иль кровью оно уж давно изошло бы. Душа забыла муки раскаянья, Когда преступнице было стыдно. Ей близко простое, пустое отчаянье: Где нет ничего, ничего и не видно.

«Сегодня ночью черной…»

Сегодня ночью черной, Разлитое темно, По совести упорной Плывет, ползет пятно. Оно, не беспокоя Томленья моего, Холодное, не злое, Но вижу я его, – Представшее воочью Как будто для того, Чтоб оживало ночью И то, что нам мертво – И жило бы особо Оно само, одно: И злу восстать из гроба Как будто суждено.

«Воспоминаньем закрепить…»

Воспоминаньем закрепить Спешит забывчивое слово, Как переливчатая нить, Мгновенья доброго и злого. И если в сердце чувства нет, Оно потом изноет болью, Как старой совести поэт Рубцы посыплет едкой солью. Душа холодная, позволь – Тебя твой бич коснется снова: И казни радостная боль, И воплей творческое слово.