Шрифт:
– А папа? Папа сюда приедет?
– Нет. Он нас предал. Променял на другую тетю…
Плакать совсем не хотелось.
Только выть. По-звериному – громко, отчаянно, тупо, с остервенением. Выплеснуть всю свою боль в этом вое – выплакать, раз нельзя ее высмеять…
В полночь, когда дети заснули, Ольга закрылась в ванной и, включив на полный напор воду, завыла, обхватив руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону.
Никогда еще новогодние праздники не тянулись так долго.
Все оказалось не в радость – и суровая карельская природа, и даже Димкин роскошный подарок, шуба из белой норки. А все потому, что тридцать первого декабря Надя позвонила Ольге, чтобы поздравить ее с наступающим, и услышала…
Каждый раз при воспоминании о том, что она услышала, у Нади мурашки по коже бежали…
– Какой Новый год, Надь? – безжизненным голосом спросила Ольга в ответ на ее поздравления. – Елки нет, Сережи нет… Чудес не бывает…
– Как нет Сережи? – опешила Надя. – Куда он делся-то?
– Полюбил другую, – хихикнула Ольга. – Ну или не полюбил, а просто… Это неважно. Его нет. Для меня.
– Оль, да ты что говоришь?! – закричала Надя, но замолчала на полуслове, потому что все поняла.
Оксана.
Стерва, дрянь, для того и приехала на новогодние праздники, чтобы…
– Оля, – вкрадчиво прошептала Надежда, понимая, что Ольга находится на грани сумасшествия, и ее напускное равнодушие и болезненный смех – очень плохие симптомы, выдающие невыносимую боль. – Оль, ты там держись. Держись, слышишь?
Ольга промолчала, и это тоже было плохим признаком. Лучше бы она кричала, плакала, ругала Барышева последними словами…
– Оль, ты там покричи! Морду этой Оксане набей, слышишь?! Хочешь, я приеду, и мы вместе набьем? Ты меня слышишь?!
– Что? – равнодушно спросила Ольга. – А… да, и тебя с наступающим, Надюш…
Она повесила трубку, а Надя прорыдала до вечера, уткнувшись в белоснежную шубу.
– Матушка… – только и смог сказать Дима, увидев свой намокший от слез подарок и Надин распухший нос. – Даже боюсь спросить, что вызвало такую бурю эмоций накануне Нового года…
– Барышев гад! – всхлипнула Надя. – Подлец, козел, сволочь…
– Подожди… – Дима присел рядом с ней на диван и взял за руку. – При чем здесь…
– При том! – закричала Надя, вырывая руку. – Уж кто-кто, а он… – Она опять разразилась рыданиями, уткнувшись в шубу.
– А, понял, – догадался Грозовский. – Он что, изменил Ольге?
Надя ответила новым потоком слез.
В общем, все оказалось не в радость. Даже долгое уединение с Димкой, которому в кои-то веки никуда не нужно было бежать.
Надя уговорила его уехать из санатория на два дня раньше, потому что Ольга перестала отвечать на звонки.
Она застала ее – непричесанную, с серым лицом и безжизненным взглядом – на старой квартире. Ольга постарела на десять лет, нет – на целую жизнь.
– А, это ты… – сказала она, глядя мимо Надежды, и, шаркая тапками, поплелась на кухню, чтобы поставить чайник. Она горбилась, как старуха, куталась в блеклую шаль, как старуха, и руки у нее тряслись, как у старухи, когда она разливала чай.
На столе вместо обычной вазочки с вареньем стояла пепельница, полная окурков.
– Оль, ты что, курить начала? – встревожилась Надя.
Ольга пожала плечами, по-прежнему глядя мимо нее.
– Что? – спросила она. – А, да, кажется, чай несвежий…
– Оля, очнись! Жизнь-то не кончилась! – Надя шарахнула кулаком по столу. – Подумаешь, изменил… К черту его! Ты же сильная, Оль!
Ольга снова пожала плечами и, достав пачку дешевых сигарет из складок бесформенной серой одежды, закурила.
– Лень заваривать, Надь… Пей такой.
Надя поняла, Ольги здесь нет, осталась лишь ее оболочка – без души и без сердца, – все сгорело.
Она бросилась к ней, обняла и заплакала:
– Оленька… бедная моя… бедная…
– Надь, почему я бедная? Что случилось-то… Просто голова болит и настроения нет, – безучастно пробормотала Ольга.
Сергей в третий раз сосчитал все плитки на полу лестничной клетки и начал заново.
Он знал, что, когда считает в четвертый раз, в промежутке между тридцатой и пятидесятой плитками из квартиры выходит Ольга.