И Лидию Григорьевну она совсем забросила, а это уж вообще никуда не годится. Лина звонила ей каждый день, но заехать получилось всего пару раз. Первого июня, когда ей надо было забирать деньги, Влад подвез ее на Ордынку. Лина предложила ему подняться, подождать у соседки, у нее так интересно! И картина Моне есть, и драгоценный фарфор, и хрусталь – целая коллекция, как в музее! Но он отказался, сказал, что подождет в машине.

Вместо того, чтобы просидеть у Лидии Григорьевны целый вечер, как обычно, Лине пришлось подняться на минутку, снять показания со счетчика, забрать другие квитанции, извиниться и убежать.

– Ничего, Линочка, беги, веселись, – напутствовала ее Лидия Григорьевна. – Что тебе со старухой сидеть!

Лина чмокнула ее в щеку и помчалась вниз.

Она рассказала Владу, что здесь жила ее прабабушка, старая большевичка, и ее, Лину, к себе прописала, а теперь она эту квартиру сдает и соседке помогает. Умолчала только об особенностях своих жильцов. Это никого не касается.

– Нам давно уже обещают наружный лифт пустить, и все никак. А так дом хороший, двор зеленый, стены толстые, в общем…

Влад слушал, снисходительно кивая.

И вот настал торжественный день, когда Влад объявил, что хочет познакомить ее со своей семьей. Они живут за городом, будет семейный обед в воскресенье.

Лина разволновалась, побежала в знакомый и уже любимый магазинчик на Покровке, купила еще один выходной наряд. Уже не первый, она и на «Монте-Кристо» решила не ходить в том же, в чем была на «Летучей мыши», а тут такой ответственный момент… Стоял уже июль, и она купила платье темно-синего цвета, знойного, как испанская ночь, с абстрактным рыжевато-красным и белым рисунком. К платью полагался легкий белый жакет.

Она совершила ошибку. Купила платье, потому что ей понравилось платье, а надо было бы понравиться себе самой в этом платье. Платье ее убивало, она терялась в нем. Увы, Лина не умела примерять наряды и ничего не заметила. Впрочем, платье – это была не самая страшная ошибка.

Но Лина поняла это чуть позднее.

Влад заехал за ней и повез за город. В этот день он был настроен неожиданно торжественно и заметно волновался, чем никак не помог Лине.

– Понимаешь, – признался он ей по дороге, – мой дед – человек старорежимный. Зубр, мамонт, динозавр. Профсоюзный деятель, член ЦК партии…

Влад умолчал о том, что профсоюзный деятель по совместительству работал в КГБ.

– Слуга царю, отец солдатам, – пошутила Лина, чтобы сбросить напряжение.

– Он к этим вещам относится серьезно, – недовольно покосился на нее Влад. – Саранцевы – дворянский род, мы служили государству с незапамятных времен.

«Но ты-то не служишь», – хотела сказать Лина, но прикусила язык: уж больно он был мрачен.

– У меня прабабушка была старорежимная, – успокоила она Влада. – Старая большевичка. И тоже дворянского рода, правда, она им не кичилась.

Ой, кажется, зря она так сказала… Словно намекнула, что Влад кичится. К счастью, его мысли были заняты другим.

– Мой дед еще и ярый антизападник. В советское время статьи в «Правде» писал, почему наших фигуристов заставляют рок-н-ролл танцевать и по телевизору это показывают.

– Понятно.

процитировала Лина.

Влад кивнул с важным видом, хотя даже не знал, что это стихи Евтушенко.

– Моя прабабушка была точно такая же, – с улыбкой добавила Лина. – Из-за французской булочной со мной воевала, из-за бразильской курицы… Может, она и с дедом твоим была знакома, она же в «Правде» работала.

Ее прабабушка была совсем не такая, в чем ей вскоре предстояло убедиться.

Лина по наивности думала, что они едут на дачу. Но оказалось, что это не дача, а целый дом, помпезный и безвкусный дворец с колоннами, увенчанными фронтоном в стиле сталинского ампира.

– Я думала, это музей, – пошутила Лина, когда они подъехали.

– У деда старомодный вкус, – ответил Влад. – Я тоже не в восторге, но что поделаешь? Старость нужно уважать.

– Да, конечно.

Лина напомнила себе, что сама живет в сталинской высотке. Правда, не по своему выбору, но кто она такая, чтоб осуждать?

Но ей и внутри не понравилось. Это точно был музей. «Музей-усадьба первого секретаря обкома», – сострила она уже мысленно. А больше всего ей не понравились обитатели музея-усадьбы. Отец Влада был человеком шумным, говорливым и, как ей показалось, неумным. Он и дома держался как депутат на трибуне, жестикулировал и болтал беспрерывно, словно стремясь заглушить какую-то внутреннюю пустоту.