И вдруг добавил Перепелица:

— Раз неприятель наступает, он по железной дороге должен наступать, — а это ему зачем?.. Ему вокзал нужен.

— Может быть, вокзал защищает кавалерия? — догадался Иван Васильич.

— Сколько же той кавалерии!.. Кавалерии — ей бы здесь место, а нас бы туда…

Но тут потянуло скверным запахом сзади, и Перепелица добавил:

— Бочки, должно быть, со свалок едут.

— Вот тебе на!.. А вдруг их остановят?

— Удовольствия мало…

Спереди еще грохнул пушечный выстрел…

Минут через десять, хотя и странно было это слышать, но ясно стало и Ивану Васильичу, один за другим два орудийных выстрела раздались дальше, чем первые; потом двинулись снова вперед солдаты, а обоз стоял еще минут десять, пока не подъехал ординарец и не крикнул передним подводам:

— Командир полка приказал медленно двигаться!

— Как?.. Медленно или немедленно? — не дослышал Иван Васильич.

— Это ведь все равно, — отозвался Перепелица и — шинель все-таки горбом — зашмурыгал к лазаретной линейке.

Опять началась ария звонких колес на шоссе.

— Поэтому, выходит, наши погнали его, вашескородь? — обернулась с козел мудреная голова в фуражке, растянутой спереди назад.

— Столько же я знаю, сколько ты, — кротко ответил Иван Васильич, потому кротко, что с этим новым движением представилась ему вдруг Еля, — то милое лицо, какое было за обедом вчера, когда она сказала важно: «Я хлопочу о Коле!..» Почему-то он не спросил ее тогда, у кого она хлопочет, — не успел спросить… Может быть, у губернатора?.. Может быть, она просто пошла к нему на квартиру?.. Добыла какое-нибудь письмо, чтобы войти в губернаторский дом, а там… сказала что-нибудь слишком резкое и арестована за это?.. Конечно, арестована при полиции, только для острастки, и будет выпущена утром… Плохо, конечно, но все-таки лучше, чем то, в чем обвиняет ее мать…

Сначала это кажется нелепым Ивану Васильичу: арестована гимназистка, девочка, его дочь!.. Но он вспоминает губернатора, генерал-майора, лет сорока, с вензелем на погоне, с очень жестким лицом, высокого, коротко стриженного красивого брюнета, голова вполоборота и полуслова вместо слов: «Что?.. Худолей?.. Полковой врач?.. Вы — отец?.. Очень жаль!.. Как же вы могли… допустить?.. Послано министру… Нет, не могу… Ничего не могу…» Кивок, и дальше… Что же он, такой, может сказать ей?.. Может быть, накричал на нее, а она не сдержалась… Приказал задержать до утра при полиции… Придется идти объясняться… А что, если за это уволят из гимназии?.. Куда ее тогда?..

Колеса стучат совершенно безучастно, но сзади подходит Самородов так же, как в первый раз, и уж не спрашивая, можно ли, — лезет на подножку, припрыгивая на одной ноге.

— Лучше сидеть, чем ходить!.. Думал, пустяк, оказалось, трудно идти…

И опять запахло рассолом…

— Что это значит, что мы двинулись? — спросил Иван Васильич.

— Что это значит?.. Это значит, что… «Еще напор, и враг бежит…»

— Трудно понять…

— Ночные бои, доктор… Мы его боимся, он нас боится… Но, конечно, силенки у него жидковаты… Трехдюймовки… две-три…

— А если он вокзал атакует?

— А здесь ложная диверсия?.. За это уж мы-то с вами не отвечаем…

— А почему наших пулеметов не слышно?

— Не видят противника… Зачем же себя обнаруживать?.. Не вошли в столкновение… А в белый свет стрелять не приказано.

И в громыханье колес наклонился со своим рассказом ближе к нему и пониженным голосом:

— Понимаете, какая штука!.. Познакомился на днях в частном доме с одною дамой, не то чтоб с какой-нибудь, а вполне приличной, и вот… благодарю, не ожидал!.. Ходить почти невозможно, — еле терплю… На сапог это я из приличия свалил…

— Ну вот, и пьете еще!.. Зачем же вы пьете?

— Досада, понимаете!.. Никак не думал!.. Молодая дама, приличная… Если уж такой не верить, какой же верить?.. Вы только представьте…

Но не удалось Самородову рассказать о знакомой даме полностью: слева где-то по линии обоза, может быть даже несколько сзади, явно ружейный, безбожно сорванный залп…

— Что такое?.. Обошли?.. — и вскочил подпоручик.

— Может быть, наши?

— А в кого же наши?.. Сзади полковник Елец с четвертым батальоном.

Новый залп, жидкий, но также сорванный.

— Далеко где-то… Может быть, дозоры наши?..

И стал на подножку.

Но те, кто стреляли скверными, жидкими залпами, точно загадали: соскочит ли подпоручик Самородов, если они сделают еще залп?

Сделали еще, и он соскочил и затерялся среди повозок, а спереди опять повернулась странная голова и проговорила скорбно:

— Что же это?.. Неужто милости к своей крови не будет?

И до самого рассвета то медленно двигались, то зачем-то стояли в сонливой неизвестности, пока не перестали уж доноситься орудийные выстрелы спереди и жиденькие залпы слева.